друзей.
— Зезва, сынок! — кричал брат Кондрат, орудуя дубиной. — Ах, Дейла-Заступница, ах… Получай, сын греха, получайте, Кудианово семя, получай…
— Зезва, держись, — задыхаясь, вторил монаху Каспер, сдерживая натиск сразу троих эров с вилами.
Шевелящиеся жала копий приближались к Ныряльщику. Толстик заржал, закусил удила.
— Этого живьем брать!
Бородатый рыцарь-душевник яростно сверлил Зезву взглядом.
— Живьем!!
Ныряльщик вытянул меч, острием указывая на Астимара.
— За спинами прячешься, благородный рыцарь? — в ярости вскричал Зезва.
Астимар криво улыбнулся.
— Стреляйте по жеребцу!
Словно поняв, чем ему грозит такой приказ, Толстик бешено затряс головой, и вдруг ринулся вперед, раскидывая душевников в разные стороны. Копейщики Отряда совсем близко. Наконечники шевелятся, словно жала. Не пройти. Зезва вдруг напрягся, оглянулся. Почудилось?
— Сюда, быстрее!
Не почудилось. Ныряльщик поднял Толстика на дыбы. Рыжий жеребец несколько мгновений потрясал передними ногами в воздухе, затем прыгнул через опрокидывающихся перед ним эров, Несколько ударов мечом, и Зезва, обхватив шею Толстика, скользнул мимо копий, прорвался в переулок, тот самый, про который говорил Каспер. Из глубокого пореза на руке стекала кровь.
— За ним! — взвыл Астимар. — Ну, же, шлюхины дети!!
Зезва осадил храпящего коня, подал руку, и Горемыка ухитрился усесться сзади. Толстик снова мчался как ветер, не видя дороги, движимый лишь страхом и шпорами хозяина. Чернота переулка поглотила беглецов, но уже доносились крики и звон оружия сзади. Пролетело несколько пущенных в темноту болтов, глухо стукнулись о разбитую брусчатку.
Где же выход? Крики все ближе. Валун! Толстик протестующе заржал, но все же перепрыгнул огромный камень. Взлетела куча желтых листьев, в темноте похожих на ночных бабочек. Из-за туч показался краешек луны, скупо осветил смутные силуэты деревьев маленькой рощи и овраг, через который скакал Толстик, поднимая кучи листьев. Зезва развернул коня, оглянулся, тяжело дыша. Судя по факелам и крикам, преследователей не меньше дюжины.
— Ты как? — спросил он у Горемыки.
— Могло быть и хуже, рыцарь, — отвечал кузнец, спрыгивая на землю.
— Что ты делаешь?
— Конь устал, нас двоих вез столько времени. Можно, конечно, вести его на поводу, но он будет обузой. Лучше спрятать в роще, — душевник указал на деревья, а потом вернешься за ним. — Ну, чего медлишь, мзумец? Не для этого я показывал дорогу, чтобы сдать своим! Я знаю это место, вон там должен быть ручеек, рядом можно привязать твою лошадь. Роща переходит в старое кладбище.
— Кладбище? — машинально переспросил Зезва, глядя на Толстика.
— Кладбище, — подтвердил кузнец.
Зезва на мгновенье задумался, затем соскочил с седла, перекинул поводья через голову дрожащего жеребца и повел коня за собой, прямо в чернеющие тени рощи, окружавшей овраг со всех сторон. Горемыка прикрывал отступление. Преследователи уже рыскали где-то в начале яра, сверкали факелы и ржали лошади.
— Толстик, — Зезва обнял коня за шею, зарылся пальцами в мокрую от пены гриву, — подождешь меня здесь. Я вернусь, обещаю. Гляди — ручей, напейся. И не дрожи, я приторочил к седлу чеснок и серебряную миску, ни одна ночница не посмеет покуситься на твои бока.
Рыжий жеребец скорбно смотрел, как хозяин скрывается в темноте. Уставшая лошадь вздохнула и припала к журчащей воде. Затем подняла голову, тихо заржала.
— Я думал, они прекратят погоню, — пробормотал Зезва, оглядываясь в темноту, откуда доносился грустный зов брошенного Толстика. — Настойчивый вы народ, душевники…Ах, курвова могила, не дай Ормаз, пропадет лошадка!
Горемыка молчал, прислушиваясь к крикам и шуму. Затем резко свернул направо и принялся взбираться по склону оврага. Пожав плечами, Ныряльщик последовал следом. В темноте они постоянно спотыкались о кочки и камни, и лишь время от времени выглядывающая из облаков луна помогала Горемыке не заблудиться окончательно. Шум погони несколько утих. Оторвались?
— Что это? — остановился Зезва. — Ты куда меня привел, Душевник?
— Другого выхода нет, — тихо сказал Горемыка, — через цвинтарь они не попрут, испугаются. Если пойдем назад — угодим в лапы тех супостатов…
— То ж твои друзья, — прищурился Зезва.
— Изменщики они, — насупился кузнец. — Слово собственное нарушили. Нет у меня таких друзей и не будет. Нужно идти. Пробежим кладбище, и мы в Прибрежном районе!
Видавший виды, покосившийся забор чернел перед ними сгнившими досками. Старые ворота, от которых оставалась одна створка, тихо поскрипывали на слабом ветру. Вторая створка лежала, покрытая ржавчиной и почти скрытая разросшимся кустарником. Где-то самозабвенно ухал филин. Шумели ветками деревья, а ковер из недавно опавших листьев мягко шуршал под ногами. Зловещими тенями высились арки склепов и потрескавшиеся монолиты могильных камней. Пролетела летучая мышь.
— Ну, просто, как в 'Приключениях Мунтиса', - поежился Зезва. — Не хватает, правда, стелющегося по земле тумана…Значит, если минуем кладбище, выйдем прямехонько на Прибрежный район. Верно, душевник?
Горемыка угрюмо кивнул. Он думал от Атери. А еще ему было страшно.
Ныряльщик прислушался. Преследователи совсем стихли. Неужели решили не рисковать, отказавшись от сомнительной прогулки по кладбищу?
— У них, похоже, мозгов хватило, — пробурчал Зезва, подходя к скрипящим полу-воротам. Подумав, вытащил меч. Оружие Вааджа никак не реагировало, и Ныряльщик несколько успокоился. — Ну, пошли, друг Ивар. Так ведь тебя зовут?
Они миновали несколько рядов заброшенных могил и склепов. Ночную тишину нарушали лишь шуршание листьев под ногами и редкое уханье филина, то удалявшееся, то приближавшееся снова.
— Почему кладбище забросили, Горемыка?
— Места не было хоронить.
— Ну, так сравняли б с землей и всего делов.
— Шутишь, мзумец? Кто возьмется мертвяков тревожить?
— А, ну да… И давно уже никого тут не закапывали, а?
— Давно, солнечник. Еще при моем прадеде.
— Значит, точно тут Мунтис подвиги вершил.
— Кто таков этот Мунтис?
— Мзумский оккупант.
Горемыка лишь покачал головой, услышав тихий смех солнечника.
Зезва давно ждал, что меч вот-вот начнет дрожать, поэтому свечение и вибрация не застали его врасплох. Он схватил удивленного Горемыку за руку, призывая к молчанию.
Филина давно не было слышно. Слабый ветерок мерно шевелил ветки и верхушки кустарника. Пахло листьями и сыростью. Закапал дождь, но почти сразу же прекратился, а откуда-то издали донесся еле слышный раскат грома.
— Я лишь удивляюсь, — прошептал Ныряльщик, — почему мы шли так долго без помех. В конце концов, пара ночниц уж точно живет рядом с кладбищем, но… Ах, дуб мне в зад, меч просто горит! Как-то очень уж ярко для падальщиков.
И вправду, лезвие сверкало, словно солнце. Вибрировало так, будто старалось вырваться из слегка дрогнувшей руки Ныряльщика. Пораженный Горемыка отшатнулся от ослепляющего света, но ничего не сказал. Он думал лишь об Атери. Бежать, бежать к Атери. И даже холодный как лед страх, обхвативший его
