соломе.
— Я буду задавать вопросы, преподобный. Ты будешь отвечать.
— Ну, конечно, как я могу не…
Насмешливая улыбка сползла с губ отца Басили, потому что он увидел выражение лица Гастона.
— Слушаю, ваше превосходительство.
— Сколько лет сидишь?
— В этой яме — пять зим. А до этого уж и счет потерял времени да тюрьмам.
— Мягкий режим, преподобный.
— Согласен, иначе б не протянул и зимы.
Гастон поднял глаза к теряющемуся в полумраке потолку, немного помолчал. Поморщился. Поднес к носу пахучий носовой платок. Басили терпеливо ждал. От его насмешливого спокойствия не осталось и следа. Он понял, кто перед ним. Вернее, вспомнил.
— Зезва по прозвищу Ныряльщик, сын Ваче, — медленно проговорил Главный Смотрящий, не глядя в глаза Басили. Гастон вообще не любил смотреть людям в глаза.
Преподобный попятился к своей койке и грузно сел. Его руки принялись выбивать дробь на коленях. Низко опущенная косматая голова задергалась. Гастон с любопытством наблюдал.
— Кажется, это имя тебе знакомо, отче. Имя человека, недавно отправившего на соль кудиан-ведьму по имени Миранда!
Когда преподобный поднял голову, Гастон едва не вздрогнул. Едва, потому что вывести его из себя было почти невозможно. Но ярость в глазах узника, искривленные в гримасе губы сказали ему многое. Очень многое.
'Мой милый Данкан!
Пишу это письмо, двенадцатое по счету. Мне не спится. Предыдущие одиннадцать посланий лежат передо мной стопкой. Ты не читал их, как не прочитаешь и это. Я не очень умею писать эмоциональные письма, я не сочинительница из какого-нибудь затерянного в горах храма Дейлы, и не составитель биографий. Тем не менее, пишу, пишу, как умею, как чувствую. Вчера случилась вещь, которой я так боялась и так страстно желала. То есть, нет, ничего не произошло, совсем ничего… Лишь помню твой горячий взгляд и тепло руки, мимолетно прикоснувшейся ко мне во время обеда. Словно молния прошла сквозь мое тело, что-то незримое сладостной дрожью затрепетало в животе, и невидимые бабочки принялись порхать в…'
Светлоокая и Прекрасная, Властительница Восхода и Заката, Госпожа Махатинского, Верхнего, Нижнего, Душевного, Загорного, Приморского тевадств, Друг и Покровитель джуджей, Хранительница Очага, Любимица Ормаза, Дочь Дейлы, Надежда Аргунэ, прочая и прочая, ее Величество Ламира Милостивая, королева Солнечного Королевства Мзум, отложила гусиное перо и долго смотрела в желтоватый лист, покрытый маленькими, аккуратными рунами. Она сидела в одиночестве в своей спальне. Длинные волосы монархини были распущены, светлыми блестящими волнами стелились по шелковым складкам ночной рубашки. Инкрустированный золотом гребень лежал без дела на мягком стуле с высокой спинкой. Разобранная кровать белела безукоризненным богатством шелка и парчи. Несколько светильников горело в полумраке королевской опочивальни, не позволяя ночной темени окутать окружающие предметы. Ламира вздрогнула, подняла голову на шорох. Нет, это просто ветер стонет за окнами, и поскрипывают ставни. Всего-навсего ветер. Она взяла в руки изящное зеркальце и взглянула в него. Потерла шрам на подбородке, грустно улыбнулась и снова взялась за перо. Перевела взгляд зеленых глаз на огонь. Камин тихо сипел вспыхивающими головешками, словно разыгрывая причудливый спектакль из теней, в котором кочерга казалась огромным чудищем, с широко раскрытой пастью, а дрова и прутья решетки — фантастическими существами с поднятыми в ужасе руками.
'…сегодня сожгу все письма, все мои слова тебе обратятся в прах. Золой станут мои чувства, превратятся в пыль мои мысли и желания'.
Ламира прикусила губу, и некоторое время прислушивалась к стонущему за ставнями ветру. В этом году винный месяц такой холодный. Говорят, если месяц винного урожая выдастся прохладным, то и зима будет лютой и снежной…
' Происшедшее не дает мне уснуть сейчас. После ужина, когда ты, как обычно, проверял безопасность опочивальни и снова прикоснулся ко мне, словно невзначай, и твой взгляд, твой неистовый взгляд, полный… Не знаю, что случилось в тот миг. Помню лишь твои губы, тепло твоего тела и нежные руки. Миг счастья. Так долго я ждала его, долгими ночами мечтая, словно глупая девчонка. Я не была тогда королевой, не была суровой властительницей Мзума, во всем мире существовали лишь я и ты, и больше ничего, ничего… Я задыхалась от счастья, от неистового желания, от сладостной и тягучей неги, что сладостными волшебными птицами летала по моему телу. А потом оттолкнула тебя. Неимоверным усилием. Кружилась голова. Оттолкнула. Твои глаза, такие прекрасные, полные обиды и непонимания. Еще немного, и я бы сдалась. Но нет, нет! Я не могу, милый мой паж, не могу открыться тебе до конца. Я люблю тебя…'
Повелительница Мзума прикрыла глаза, подняла голову. Несколько мгновений что-то беззвучно шептала. Умолкла. И тут же уронила голову на руки, затряслась от рыданий. Ночной ветер сначала озадаченно притих, а затем подхватил этот плач. Скрипели ставни. В камине чудовище кочерги поглотило свои жертвы. Ламира плакала.
Она бежала через лес, спотыкаясь и больно падая. Поднималась, размазывая слезы и кровь. Останавливаться было нельзя. Погоня шумела сзади, кричали люди и ржали лошади. Девушка присела на колено, обернулась, хватая воздух широко раскрытым ртом. Лучи солнца, прорываясь сквозь ветки, осветили бледное лицо с большими глазами цвета морской волны. Из дупла выглянула белка и тут же спряталась, не желая даже смотреть на дела двуногих, непонятные и страшные. Рядом, в буреломе, затаившаяся лисица смотрела на беглянку настороженным взглядом. Здесь же находился лис, а за ними, в уютной норке, прижавшись друг к дружке, спали лисята из весеннего выводка. Оба родителя напряженно решали, стоит ли спешно уводить лисят в запасную нору, или странная двуногая уйдет. Шум множества людей, их мерзкий дух, вперемешку с запахом взмыленных лошадей, заставили чету лисиц броситься к потомству. Правда, лисята уже почти взрослые, но все равно, их нужно увести подальше от двуногих.
Девушка снова споткнулась, и со слабым криком растянулась на траве. Со страхом повернулась, перевернулась на бок. С трудом поднялась, чувствуя, как в правой ноге пульсирует боль. Вперед, вперед, нельзя останавливаться. Что это? Опушка? Нет, не похоже.
Она стояла над пропастью, едва успев схватиться за ветку. Далеко внизу, под ногами, несла свои воды широкая мутная река. Серели валуны, впившись в песчаную полосу, а на противоположном берегу темнели заросли камыша. Девушка в отчаянии прикусила губу. Тупик. Может, есть какая-нибудь тропинка, ведущая вниз? Нет, сплошной обрывистый склон, падающий вниз, прямо к камням и песку.
— Вот она! Попалась!
Девушка стерла слезу с щеки, смешав ее с кровью из царапины. Медленно повернулась спиной к пропасти. Прислушалась к еле слышному шуму воды. Холодный ветер налетел внезапно, да так сильно, что она покачнулась, еще крепче вцепившись в ветку. Голоса и звон оружия приближались. Что это будет? Стрела? Копье в живот? А может, ее все-таки захватят в плен? Нет, она свидетельница…
Три вооруженных в масках появились из-за деревьев. Один махнул рукой, свистнул.
— Не дайте ей уйти!
Они говорят на мзумском языке, подумала девушка почти равнодушно. Усталость и боль в ноге, казалось, лишили ее не только последних сил, но и эмоций. Хотя нет, остался страх, давший о себе знать ледяной тяжестью в животе и дрожью в ногах. Впереди смерть. И сзади смерть. Может, прыгнуть? Нет, не хватит духу, не получится… Или попытаться? Дрожа и всхлипывая, девушка сделала шаг к обрыву, не отпуская спасительной ветки.
— Не дури, девка, — проговорил ближайший в маске, поднимая меч и делая им полукруг в воздухе. — Убьешься ведь. Давай лучше руку, мы не сделаем тебе худо, слово рыцаря.
Он лгал. Приказ был четок и не подлежал обсуждению. Девушка должна умереть. Им запретили даже
