Пулькер потер лоб.
– Нет, перчаточник – это Понтон Дудель, а при тюрьме нынче младший брат его, Мутон.
– Точно. И он что-то поминал про брата, которого в тюрьму призвали и напугали до колик.
– Ага. А если б и не запугали, все равно скоро свободных камер не останется, придется те, что под склады заняты, вычищать!
Слышать то, как твои предчувствия приобретают эпидемический характер, было неприятно, и я пробормотала:
– Сегодня никаких бедствий не произошло.
– Еще не вечер. И ван Штанген ясно дал понять, что этим не кончится.
– Вот и ректор Суперстаар так же считает, хотя по другим причинам. А дальше что было – после того, как ван Штанген ревизию тюрьмы устроил? Успокоился, надеюсь?
– Как бы не так! То есть меня-то он отпустил, но послал за доктором Обструкцием. Дабы он проверил, впрямь ли арестант, вами вчера привезенный, умом рехнулся или придуривается.
– Тогда доктору заодно придется проверить и Ферфлюхтера.
– И то, – согласился Пулькер, и мы расстались.
Но день на этом не закончился. А закончился он тем, что вновь прибежала Фикхен и принесла записку от Вассерсупа, что ван Штанген арестовал доктора Обструкция, и что все мы, входящие в созданную ван Штангеном комиссию, вызваны завтра с утра на чрезвычайное заседание.
История, похоже, близилась к завершению.
Впрочем, мудрецы Перворимской империи утверждали, что всякая история есть образ великого червя Серобуроса. Однажды он принял за червячиху собственный хвост, приступил к делу, не разобравшись, и в результате все так перепуталось, что ни начала, ни, извините, конца не найдешь.
А на Ближнедальнем Востоке, в университетском городе Чифань, мне приходилось слышать, что история развивается в виде винтовой лестницы на башню, которую никогда не достроят. И, сколько не поднимайся, все равно не дойдешь, а только свалишься от головокружения.
Но ни черви, ни лестницы не помогут в решении головоломки, изрядно поломавшей тихий город Киндергартен.
На другой день все участники заседания, кроме ван Штангена, вполне могли сойти по внешнему виду за кандидатов на скамью подсудимых. Вассерсуп был понур и все время жевал губами, будто что-то подсчитывал. У Суперстаара тряслась голова, и глаза покраснели, как у вампира. У Пулькера в равной мере заплетались язык и ноги.
О себе я скромно умолчу – моя внешность уже много лет находится по ту сторону добра и зла.
Конечно, непредвзятый зритель мог бы понять, что Вассерсуп беспрестанно подсчитывает убытки, понесенные городским бюджетом, ректор провел бессонную ночь над старой рукописью, а Пулькер вчера излишне засиделся в «Ушастой козе». Но зрителей вблизи не случилось. Ван Штанген никак не смотрелся таковым. Скорее он напоминал сурового обвинителя, ожидающего признаний от преступников, терзаемых муками совести. Его квадратный подбородок целил в нас, как кирпич, рот изогнулся капканом, глаза сверлили нас буравчиками. Не человек, а собрание инструментов, призванных построить обвинение и заклеймить виной.
– Для начала, – твердо вступил он, – я должен сообщить вам, что вчера я взял под стражу доктора Обструкция.
– Это мы уже слышали, – пробурчал Вассерсуп.
– Дабы уничтожить ваш скептицизм, господин бургомистр, довожу до вашего сведения, что, когда я вызвал доктора в тюрьму для консультации, то одновременно направил к нему на квартиру приставов Вайба и Гезанга. Они провели обыск и обнаружили в доме пустые бутыли из-под аквавиты и счет от купца Пластикарда на небольшую партию пеньки.
– А пенька-то здесь при чем? – спросил Пулькер.
– Горючий материал. Не зря же этот купец, – дознаватель усмехнулся, – хотел в тюрьму его перенести.
– Не довод, – сказал Вассерсуп. – Многие люди пеньку покупают. Что же они все – поджигатели?
– А если арестовывать за использование аквавиты не как лекарства для наружного применения, – поддержала я бургомистра, – то мы с вами, дознаватель, вместе должны под суд идти. За распитие оной.
Ван Штангену, разумеется, неприятно было слышать напоминание о нашей совместной дегустации аптекарской жидкости, но он этого никак не обнаружил.
– Я мог бы перечислить и прочие улики, свидетельствующие о виновности доктора Обструкция. Но достаточно и того, что он сам сознался, что поджег храм Присноблаженного Фогеля. А вас, милитисса Этелинда, я попрошу воздержаться от демонстрации проницательности. Жители этого города проявляют удивительное единообразие, изобретая себе оправдания.
– Он тоже уверял, что ему все приснилось?
Ван Штанген не счел необходимым ответить.
– Но зачем ему это было нужно? – воскликнул Вассерсуп. – Ведь он не получил от своего преступления ровно никакой выгоды!
– Наваждение! – Суперстаар воздел палец к небесам. Затем передумал и устремил его в пол.
– Как бы не так! – Ван Штанген встал и прошелся по кабинету. – Сейчас я вам все объясню.
