Он отхлебнул из бокала и взглянул на меня так, словно я его забавлял.
— Я уже начинаю чувствовать себя музейным вором, Леонардо.
— А на самом деле?
— Нет.
— Постойте, — сказал я с некоторым облегчением, но все еще готовый броситься наутек, если понадобится. — Мне показалось, что вы в некотором роде несете ответственность за закрытие художественного музея.
— Несу, — спокойно ответил он.
— И вы еще говорите, что вы не музейный вор!
— Музейный вор — слишком узкое определение. Я краду и драгоценности, и прочие красивые вещи.
Он помолчал.
— Я предпочитаю считать себя мастером преступных дел. Звучит гораздо профессиональнее.
— Почему вы мне это рассказываете? — спросил я.
— Потому что я навязался к вам в гости, — ответил он. — И потому, что на Шарлемане инопланетянин не может свидетельствовать против человека.
— Но я могу сообщить полиции то, что знаю.
Он пожал плечами.
— Они и так знают, что я сделал. А доказать — совсем другой вопрос, — тут он мне улыбнулся. — Кроме того, мы ведь собираемся стать друзьями, а поступить так было бы решительно не по-дружески.
— Я не могу стать другом вора, — твердо сказал я.
— Еще как можете. Я, в общем-то, очень симпатичный парень. Более того, это мой капитал. Без этого мне было бы гораздо труднее работать по профессии.
— Но зачем вообще быть вором?
— В этом виноваты мои родители. Я лично считаю себя не столько вором, сколько ограбленным.
— И какое отношение имеют к этому ваши родители?
— Они растратили слишком много денег.
Он осушил бокал и откинулся в кресле.
— Видите ли, семья Хитов была богатой на протяжении стольких поколений, что даже трудно себе представить, и конечно, никто из Хитов не опустится до того, чтобы работать ради куска хлеба. Мое воспитание научило меня только одному — как промотать семейное состояние, и представьте мое разочарование, когда оказалось, что из-за папиных увлечений женщинами и маминой страсти к азартным играм проматывать мне уже нечего.
Он сделал паузу.
— Я был совершенно неприспособлен даже для самой непритязательной работы — но у меня прекрасно развитый и изысканно воспитанный вкус, если позволите… и поскольку меня научили ожидать от жизни определенных удовольствий, то вполне естественно, что судьба привела меня в профессию, к которой я подхожу по характеру.
— Что же в вашем характере подходит к занятию вора? — спросил я.
— Как всех испорченных детей, меня, естественно, научили не заботиться ни о ком, кроме себя, — ответил он. — Если бы я уважал права других, я бы каждый раз, занимаясь своим ремеслом, переживал чудовищный моральный конфликт. К счастью, я не страдаю от подобных приступов.
Кстати, не будь таких, как я, в страховой отрасли вскоре наступил бы серьезный спад, так что в некотором роде я даже способствую развитию экономики.
— Я слыхал, что в некоторых инопланетных мирах есть воры, — сказал я, — но никогда не ожидал встретить вора, который бы так гордился своей работой.
— Почему же не гордиться тем, что делаешь? Это тоже форма искусства, и вор из меня безусловно лучший, чем художник из Серджио Маллаки.
— Мне кажется, стоит уведомить вас, что у меня нет при себе наличных денег, — сказал я.
— Никогда не краду наличности, — произнес он презрительно. — Слишком легко проследить номера серий.
— Еще легче выследить украденный портрет, — заметил я.
— А! — улыбнулся он. — Но люди тратят наличность. А сокровища искусств держат под семью замками. Фокус в том, чтобы украсть вещь настолько знаменитую, чтобы ее новый владелец никогда не выставил ее на публику. Поэтому я работаю только с коллекционерами и не имею никаких дел с публичными аукционами.
Он замолчал и задумался.
— Конечно, в моем бизнесе я поставляю коллекционерам все, что они хотят, включая честно добытые произведения, и часто действую, как посредник. А иногда, — закончил он, — даже выступаю консультантом, если у клиента слишком много денег и слишком мало вкуса. В таких случаях я обычно устраиваю им покупку вот таких картин.
Он указал на чрезвычайно плохое абстрактное полотно, висевшее над кушеткой.
— Но если вы честно приобрели портрет Маллаки, вы могли бы выставить его на аукцион, — намекнул я.
— Тогда другие заинтересовались бы, почему я не выставляю на аукцион все остальное. Может быть, постоянство — пугало для мелких умишек, но непостоянство имеет тенденцию привлекать внимание полицейских компьютеров.
— Я даже не знаю, стоит ли вообще с вами разговаривать, — сказал я, чувствуя неловкость от того, что покорен его обаянием, и что мои страхи и опасения улетучились. — Вы воплощенная аморальность, распущенность и бесчестье.
— Вы мне льстите, Леонардо, — небрежно заметил он. — Я всего лишь человек, который пользуется подвернувшимся случаем, не более. Если уж на то пошло, вы должны были бы мне посочувствовать — я работаю больше, чем любой Хит за прошедшие пятьсот лет, изо всех сил стараясь восполнить опустошенную семейную казну.
Он замолчал и, как мне показалось, впервые обвел взглядом то, что нас окружало.
— Бог мой, какой ужасный вкус у оформителя! Голые стены были бы лучше этого уродливого металлопокрытия! — он покачал головой. — Держу пари, что в спальне они повесили фривольные гравюры.
— А что вы украли из музея? — спросил я.
— Всего одну работу, — сказал он, пожав плечами. — Подумать только, что полиция так разъярилась из-за одной-единственной вещи!
— Смотря, какая вещь, — сказал я.
— Скульптура Мориты, — ответил он.
— Произведение Мориты! — воскликнул я.
Он кивнул, весьма довольный собой.
— Одно из самых модернистских.
— Но ведь полиция наверняка найдет его, обыскав ваш дом!
— Все зависит от того, какой дом они обыщут, — сказал Хит, совершенно не выказывая озабоченности. — У меня их одиннадцать, все оформлены на разные имена, и только три — на Шарлемане. Вы разрешите, я себе еще налью?
Он встал и пошел к бару.
— Вы действительно не хотите со мной выпить?
— Нет.
— Как хотите, — он снова улыбнулся. — Но я забыл о хороших манерах.
Может быть, заказать для вас какой-нибудь национальный бъйорннский напиток? В обслуживании предусмотрен приличный выбор.
— Спасибо, я не хочу пить.
В этот момент в дверь постучал носильщик.
— Войдите, — громко сказал Хит, и через мгновение дверь открылась.
