Черная Леди

рисовали ее потому, что знали — их самих скоро не станет?

— Не думаю, — ответил я. — Многие из них умерли естественной смертью. И мне кажется, если они предчувствовали свой конец, вряд ли это обязывало их писать ее портреты.

Хит вздохнул.

— Думаю, что нет. Во всяком случае, я ее видел, и у меня пока не возникло никакого желания заняться живописью или скульптурой.

Он сделал паузу и вдруг подозрительно посмотрел на меня.

— А у вас?

— Я сделал набросок тушью, — признался я.

— Когда?

— Вчера вечером, когда вы пошли спать.

— Где он?

— Из меня не очень хороший художник, и получилось не очень похоже.

Я его порвал, — и я грустно вздохнул. — Когда-то я вот так же не смог передать красоту «Моны Лизы».

— «Мона Лиза», — повторил он. — Поэтому у вас такое имя?

— Да.

— Просто из любопытства, Леонардо: почему вам хочется рисовать Черную Леди?

— Она самая интересный человек, кого я знаю. И самая красивая.

— Если она человек, — заметил он.

— Если она человек, — согласился я.

— А кто была самой интересной и красивой женщиной из людей, прока вы с ней не встретились?

— Тай Чонг, — ответил я, не задумываясь.

— Вас когда-нибудь тянуло написать портрет Тай Чонг? — спросил он.

— Нет.

— Тогда я вернусь к первоначальному вопросу: что заставляет людей садиться и рисовать Черную Леди?

— Не знаю, — ответил я. — Может быть, я хотел сохранить в памяти ее лицо.

— Но вы можете любоваться им, когда захотите, — подсказал Хит. — Заставьте ближайший компьютер найти ее изображение и сделать для вас распечатку.

— Это покажет мне то, что видели другие, — сказал я. — Я хотел нарисовать то, что увидел я.

— Это слова художника, — хитро заметил он.

— Я не художник, — ответил я. — Я хотел бы быть художником, но мне не хватает таланта.

— Маллаки тоже не хватало таланта, но он все равно написал ее портрет, — Хит нахмурился. — Хотел бы я знать, почему.

Он встал.

— С ума можно сойти, пытаясь найти ответ. Не знаю, как вы, а я пошел на прогулку.

У двери он задержался.

— Вы совершенно уверены, что не хотите со мной?

— Уверен, — ответил я. — Тропинки очень скользкие, а у меня неважная координация.

— Ну и что? — сказал он. — И у меня неважная.

— В вас много грации, — сказал я.

Он презрительно фыркнул.

— Вы всегда хотели стать художником. Ну а я всегда хотел стать взломщиком, ночным котом на крыше, одеваться в черное и взбираться по стенам в дамские будуары в поисках драгоценностей.

Он криво усмехнулся.

— Единственный раз попробовал, сорвался с крыши на балкон и сломал ногу в трех местах.

Он пожал плечами.

— Вот вам и грация, и вся романтическая жизнь ночного взломщика.

Он открыл дверь, и в комнату ворвался порыв ледяного ветра.

— Если не вернусь через полчаса, звоните властям, пусть ищут мое замерзшее тело. Хороните скромно: венки из живых цветов, четыре-пять сотен, видео, в общем, ничего лишнего. И не сообщайте семье — Хиты умирают в постели, а не падают с гор.

— Я исполню ваши пожелания, — пообещал я.

Он скорчил гримасу.

— Это была шутка, Леонардо.

— А-а.

Он пробормотал еще что-то, утонувшее в шуме ветра, и закрыл за собой дверь.

Я минуту помедлил, потом прошел к столу в гостиной, достал письменный набор и перо, решив закончить письмо, начатое еще утром.

Досточтимая Мать Узора!

Да, вы были правы. Связь с людьми осквернила меня. Я не отрицаю этого… хотя уверен, если бы вы сжалились и согласились просто выслушать меня, я бы объяснил, как оказался в настоящей ситуации.

Тай Чонг убедила меня, что неприятностей со стороны человеческих властей у меня не будет. Хотя я оказался невольным участником событий, я не был инициатором и не способствовал ни краже предметов искусств на Шарлемане, ни похищению Черной Леди. Как только я понял намерения Валентина Хита, я сделал все, что было в моих силах, чтобы разубедить его. Таков Закон Чести; я следую Закону Чести.

И все же вы говорите, что я осквернен настолько, что мне нет искупления и нет возврата на Бенитар II. Вы — моя Мать Узора, ваш голос — голос Дома Крстхъонн, и я повинуюсь вам.

Однако, пожалуйста, знайте: несмотря на то, что мое поведение опозорило Дом, я постараюсь вести себя в дальнейшем так, чтобы не навлечь больше бесчестья на расу бъйорннов в те несколько месяцев, которые остались до окончания срока моего контракта с галереей Клейборн.

И все же у меня ужасное предчувствие, что это окажется совсем не так просто, как я в неведении своем предполагал, покидая Дом. Мне кажется, что я провел в чужих мирах галактики целый век, хотя на самом деле прошло не больше пяти стандартных галактических месяцев. И чем больше я общаюсь с людьми, тем меньше их понимаю.

Тай Чонг, например, почти во всем заменяла мне Мать Узора. Она не забывает заботиться о моих нуждах, помнит о моем благополучии, и постоянно настаивает, чтобы я следовал моральным требованиям своей совести. Однако я начал подозревать, что она прекрасно осведомлена о том, что некоторые картины, которые она покупает и перепродает, добыты нелегально, и при этом не выдает нарушителей властям и не отменяет сделок. Гектор Рейберн всегда мил и сердечен, но считает, что несоблюдение контракта и следующее за этим увольнение — дело обычное, и самый факт его не ужасает, а забавляет. Валентин Хит — самый обаятельный человек из всех, кого я встречал, и в то же время я не могу придумать преступления, которого он не согласился бы совершить. Малькольм Аберкромби жертвует миллионы кредитов на благотворительность, и при этом, что самое невероятное, напрочь отвергает свои обязательства перед Домом и Семьей.

Как мне понять этих странных созданий, Мать Узора? Как мне очиститься, если я должен постоянно находиться среди них? В то время, когда я больше всего нуждаюсь в вашем наставлении, мне в нем отказано.

Единственный путь, открытый мне в данной ситуации — ритуальное самоубийство, и этот единственный выход недвусмысленно запрещен вашим настоятельным требованием полного выполнения контракта между Домом Крстхъонн и галерей Клейборн. И вот, изгнанный и оторванный от всего, чем я дорожу, я должен в одиночестве продолжать свой путь среди представителей этой непостижимой расы.

Но самое непостижимое — Черная Леди. Во вселенной, в которой я вижу все меньше логики, она не поддается вовсе никакой логике. Я называю ее человеком, но на самом деле это ни человек, ни не-