грохочущим о корпус идущего ко дну корабля.
— Оставь нас в покое, — прошептала она. — Слышишь?
Тут ей представилась Фиона. Она услышала шутки подруги, ее смех — и внезапно обнаружила, что пронзительно орет на камень:
— Оставь нас в покое! Ты нам не нужен! Понятно? Не нужен! Отвяжись!
Потом Энджела размахнулась и бросила его. Далеко, насколько хватило сил, на самую середину водохранилища.
Всплеск. И камня не стало.
В тот же миг сумерки превратились в день: облака опустились и коснулись земли изломанной линией нестерпимого света.
Последовавший удар грома сотряс землю; раздирая воздух, раздавая холмам оплеухи, заметалось эхо — дальше, дальше, отражаясь от далеких горных вершин, пока, наконец, не затерялось, не затихло.
Мигом оглохшая, ослепшая, ошеломленная Энджела приросла к месту, стиснув кулаки и тупо, неподвижно глядя в ту точку, где только что исчез камень: там все шире и шире расходились кольца ряби… последнее доказательство того, что он когда-то существовал.
Потом и эта рябь пропала, растворилась, стертая крупными, медленными каплями дождя, и Энджела вдруг сообразила, что странная тьма, спеленавшая было ее мозг, исчезла столь же таинственно, как возникла. Она вновь обрела способность ясно видеть и мыслить. Но на смену летаргии пришла страшная слабость, охватившая все ее члены. Болела и ныла каждая косточка, каждая мышца, словно Энджела участвовала в однодневном восхождении на вершину горы.
Она с усилием пошевелилась, повернулась и посмотрела на сумрачную дорожку, по которой должна была возвращаться. Но теперь тени стали обычными тенями, лес больше не таил угрозу.
Обратно Энджела шагала намеренно медленно, прислушиваясь к шороху и шелесту дождя в ветвях, позволяя холодным очищающим каплям смыть последние липкие нити страха.
9
Осенние порывистые ветры обнажили деревья. Дни стали короче. Ранний заморозок погубил палисадник Энджелы. Ей почему-то было все равно.
Утренняя дурнота стала для нее обычной. Энджела готовила, убирала, ходила по магазинам. Ей страшно хотелось сэндвичей с арахисовым маслом и желе. Она раздалась. Начала вязать детские вещи.
Однако оставалось некое ожидание. Дела оказывались брошенными на середине, зависали; телевидение тянуло с ответом; просмотр уже завершенного фильма об Ирландии откладывался; о школьном сценарии по-прежнему не было сказано ни слова; замена миссис Салливэн все еще не находилась.
Шон поставил на все двери и окна новые замки.
Доктор Спэрлинг дал Энджеле послушать через стетоскоп, как бьется сердце ее малыша. Тук-тук! тук- тук! тук-тук! Прекрасно, без малейших перебоев. Энджела нежно улыбнулась и осторожно погладила свой молочно-белый, гладкий живот… «Нас двое, — подумала она. — Не просто я и какой-то полип, нарост на стенке матки, а дружно работающие мать и дитя, единые в смысле некоего нового существа — одно целое, экзосистема: я — снаружи, а малютка Кристофер (Люси) — в безопасности своего темного плавучего мира внутри».
Накачав обернутую вокруг ее руки резиновую манжетку так, что та запульсировала, доктор Спэрлинг спросил, отдохнула ли Энджела.
Она смотрела на стрелку, которая подрагивала в такт току крови в ее вене.
— Сейчас я как раз была бы довольна, если бы сроки сдачи материала поджимали, — созналась она и объяснила, что до сих пор не получила ответа с телевидения. Ни по сценарию о школе Монтессори, ни об ирландском фильме, что было гораздо более огорчительно.
— Почему они так долго тянут? — пожаловалась она Шону, когда позже они шли по облетевшему лесу.
Когда они вернулись домой, позвонил Вейнтрауб с ответом на вопрос Энджелы. Голос в трубке звучал обиженно, смущенно, сердито. Тот человек с телевидения, который заказывал их документальную ленту об Ирландии, покинул организацию. Без предупреждения. Чтобы занять лучший пост где-то на побережье. Теперь возникали сомнения: проявит ли преемник их заказчика такой же большой интерес к фильму, как и его предшественник.
— А сценарий о школе? — встревоженно спросила Энджела.
— Крест ставить рано, — настойчиво втолковывал Вейнтрауб. — Просто он сейчас на дальней конфорке. И будет там, пока этот новый субъект не зачешется и не начнет принимать решения.
Чтобы разработать образ Джуди Лэчмэн, Энджела заехала в школу.
Джуди была разочарована, но отнеслась к этому философски.
— Мне бы ваш дар принимать все так спокойно, — вздохнула Энджела.
— Попробуйте с утра до вечера возиться с кучей детворы.
Энджела засмеялась и огляделась. Почти все дети были поглощены рисованием оранжевых тыкв и черных кошек.
Она шлепнула себя ладонью по лбу.
— Господи Иисусе! Совсем забыла! Съезжу-ка я лучше за конфетами, пока они еще есть в магазинах.
Джуди проводила ее до машины.
— На прошлый Хэллоуин мы дали жуткого маху: у нас кончились леденцы.
Джуди хихикнула.
— И что было? Деревья расцвели туалетной бумагой?
— Хуже. Нам забросали яйцами стену. Весь фасад. Желтое на белом.
— М-м. Со вкусом. Мое любимое сочетание цветов.
Энджела рассмеялась. Она открыла дверцу машины и обнаружила, что медлит, вытягивая шею, чтобы разглядеть занятые игрой на детской площадке фигурки.
— А где сегодня Энди? — спросила она.
Джуди продолжала улыбаться.
— Джонни! — позвала она мальчика в красном спортивном костюме, который карабкался на шведскую стенку. — Слезай-ка. Ты же знаешь, тебе нельзя залезать наверх.
И с улыбкой снова повернулась к Энджеле.
— Энди больше нет с нами.
Глаза Энджелы сузились. Что-то в тоне Джуди… Но она не стала допытываться.
— О, — рассеянно сказала она, — какая досада.
Ей представился Энди, играющий где-то в другом месте, на другом школьном дворе: в Провиденс, Спрингфилд, Хэйверхилл; за горами, за долами.
Они с Черил пообедали в городе, в ресторанчике под названием «Всем салатам салат». Черил заметила, что вид у Энджелы отсутствующий и встревоженный. Та в ответ рассказала о своих проблемах с телевидением.
Черил посочувствовала.
— Корпоративное мышление. Боятся поставить одну ногу перед другой. И в итоге шаркают бочком.
От этого описания Энджела расхохоталась. Подруга всегда приводила ее в хорошее настроение.
Они праздно сидели над крохотными чашечками «эспрессо», обсуждая данный доктором Спэрлингом совет отдохнуть. Черил раскрыла золотой портсигар, предложила Энджеле сигарету и взяла сама.
— Как насчет вышивания? — предложила она.
Энджела поднесла к обеим сигаретам огонек зажигалки.
— Терпеть не могу. В вашингтонской квартире моей мамули все стулья покрыты этой пакостью.
— Твоей или ее?
— Ее.
Черил хихикнула.
— А что случилось с твоими картинами? Ты же когда-то рисовала, правда?
Энджела нахмурилась.
— Бросила.
