Мясо и кровь. Шанс и страх. Вжавшись в просоленные доски моторки, дрожа и не находя сил оторвать взгляд от распростертого на пристани окровавленного тела, пес напрягал свой быстрый, пытливый ум, стараясь понять смысл происходящего, но видел только черный, непроглядный ужас, жуткую пустоту бессмыслия. То была плохая смерть, последний вздох перед последним сном, внезапное трепыхание перьев перед падением в холодную, ледяную воду, где уже ждут мягкие, но цепкие челюсти. То был плохой конец, означающий близкую перемену всего в крохотном мирке, где обитал пес. Он видел человека, любимого хозяина, стоящего перед разбитым окном с пустым, ставшим вдруг незнакомым лицом. Хозяин смотрел вниз, на то, что сделал, и пес ощущал его боль, его незаживающую, пульсирующую рану. Люди внизу кричали, толкались, суетились, стараясь увидеть и стараясь не видеть. А на камнях лежала, издавая знакомую вонь, груда мяса. То, что не было ни человеком, ни зверем, ни частью ясного, истекающего дня. Пес ждал, дрожа. Чутье, более верное, чем глаза или уши, подсказывало ему беречься темного, злого города и грязной воды. Громкий, привычный треск ружья, которое сжимал хозяин, стал концом, завершением всего, что было раньше. Не уверенный ни в чем, кроме того, что подсказывал инстинкт, пес быстро и тихо перебрался через деревянный борт лодки, скользнул под маслянистую, ядовитую серую пленку лагуны и поплыл, подхваченный холодным течением.
Когда он вынырнул, голоса звучали уже не так пронзительно. Пес знал, что люди обладают более слабой и грубой формой сознания. Растерянный, сбитый столку, обиженный, уверенный только в выбранном направлении, он удержался на черных вонючих волнах и, выбравшись из-под них, заработал лапами, держа курс в открытые воды лагуны.
Часть V
Последние церемонии
Глава 1
Шла вторая неделя сентября, и ближе к вечеру солнце уже теряло силу. Долетевший с Адриатики бриз принес не по сезону ранний холодок, намек на близящуюся смерть лета. Промчавшись над серыми волнами, он ударил в лица людей, собравшихся на краю кладбища. Лео Фальконе всегда чувствовал себя неуютно на похоронах, хотя и присутствовал на последних много лет назад. Сидеть в инвалидном кресле, зависеть во всем от других – удовольствие небольшое, и он часто вспоминал Ника Косту, уже испытавшего «прелести» такой ситуации. Когда некуда сбежать, когда не прикроешься работой, на первое место поневоле выходят личные дела, и ему ничего не оставалось, как предаваться размышлениям о том, что уже неделю, а то и больше не давало покоя.
– Лео, ты готов? – спросила Рафаэла. – Микеле пожадничал, так что возвращаться придется на рейсовом трамвае, а они скоро заканчивают. Надо поторопиться, чтобы не опоздать на последний.
– Минутку, – отозвался он, вспоминая свежевырытую могилу за плотной стеной кедров, отделявших их от участка на кладбище. – Я думаю.
Времени на это было в избытке. Инспектор размышлял и о последних событиях, и о том, что видел во сне в больнице перед тем, как пришел в себя, – оно никуда не ушло и по-прежнему сидело в голове. Вопрос, как понимал Фальконе, заключался в том, что делать, как поступить со всеми этими неприятными, мрачными мыслями.
В предпоследний путь – как и для всех, кладбище стало для Уриэля Арканджело лишь временным, на десять лет, приютом, после чего гроб подлежал эвакуации, чтобы освободить место другим – умершего провожали лишь пятеро скорбящих: двое братьев, сестра, Фальконе и адвокат, занимавшийся делами разбогатевшей после гибели Мэсситера семьи. Одетых в черное представителей похоронного бюро было больше, что, впрочем, не выглядело неуместным. Даже после смерти Арканджело не переставали быть чужаками.
С другой стороны, Мэсситеру повезло еще меньше. Власть и влияние англичанина улетучились в тот самый момент, когда его тело рухнуло на камни набережной, распугав приглашенных на торжество гостей.
Стоило ему умереть, как чары мгновенно рассеялись. Многие даже вздохнули с облегчением, узнав, что их незаконные финансовые махинации остались тайной для большинства горожан. Денежные проблемы Арканджело чудесным образом трансформировались – из бедности семья буквально за одну ночь шагнула к относительному богатству. Будущее острова оставалось в тумане неопределенности, но теперь ломать головы предстояло другим: архитектурная диковина повисла в состоянии правовой неопределенности, поскольку ни родственников, ни наследников у погибшего владельца не обнаружилось. В местных газетах уже появились робкие пожелания передать Изола дельи Арканджели в собственность города. Фальконе не сомневался, что в скором времени там появятся отели и жилые дома. Судя по молчанию, с которым отнеслись к таким намекам оставшиеся Арканджело, включая Микеле, борьба за сохранение стекольного производства закончилась навсегда.
Если что и удивляло инспектора, так это то, насколько быстро исчезло имя Хьюго Мэсситера из публичных дискуссий и частных разговоров. После первоначального всплеска интереса, подогретого сообщениями об аресте по обвинению в убийстве Пьеро Скакки, история была предана забвению. Лишь накануне в одной из газет промелькнуло сообщение о том, что тело Мэсситера отправлено самолетом в Англию. Фальконе подозревал, что и там на его похороны соберутся разве что адвокаты да бухгалтеры. Вопрос виновности тоже потерял для Венеции свою остроту. Об убийстве комиссара Джанфранко Рандаццо почти и не вспоминали, а средства массовой информации намекали на то, что смерть его стала результатом бандитских разборок и что покойный был неким образом причастен к вымогательству. Что же касается Альдо Браччи, Уриэля и Беллы Арканджело, то о них вообще никто не вспоминал. Венеция отличалась удивительной забывчивостью, которой Фальконе почти завидовал.
Отвлекшись от прошлого, он заставил себя сосредоточиться на настоящем и посмотрел на Рафаэлу. В длинном черном платье, сшитом специально для похорон, и тонком шерстяном жакете от вечерней прохлады она держалась с невозмутимым спокойствием и казалась умиротворенной. Темные, с серебром волосы были аккуратно уложены – наверное, впервые за последние годы – и изящно обрамляли тонкое, едва тронутое морщинами лицо. Сейчас она походила на элегантную преподавательницу колледжа, которой и была бы, если бы столкнувшаяся с финансовыми проблемами семья не призвала ее из Парижа домой.
– Что будешь делать? – спросил он.
Она немного застенчиво улыбнулась:
– Долго же ты формулировал вопрос.
Голос ее был мягок, без намека на упрек, которого он, возможно, заслуживал.
– Извини, думал о другом.
– Конечно. Я такая невнимательная. Забыла, в каком ты положении.
Недомогание носило временный характер, и Фальконе вовсе не собирался засиживаться в инвалидном кресле, а потому и на жалость не напрашивался.
– Не будем обо мне. Поговорим о тебе. Что дальше?
Рафаэла взглянула на ушедших вперед Микеле и Габриэля. Они уже стояли у пристани.
– Братья получат свою долю денег Мэсситера. Я – свою. Указанная в контракте недвижимость достанется им. Магазин находится не в самой лучшей части города, но с деньгами положение можно поправить. Попытаются снова заняться стеклом. Их ничто не остановит.
Кроме банкротства, подумал Фальконе.
– А ты?
Она грустно посмотрела на него:
– Не знаю… У тебя есть предложения?
Вопрос застиг его врасплох.
– Но ты ведь можешь позволить себе заниматься чем хочешь.
Рафаэла кивнула:
– Могу. Впервые в жизни. И все же… Не знаю. Я так долго прожила на этом проклятом острове, так долго пыталась удержать семью вместе. И вот все закончилось. Я свободна. Проблема только в том, что свобода оказалась не совсем тем, чего я ожидала.
Подошел трамвай. Братья поднялись на борт, не удосужившись даже оглянуться.
– Подождем следующего? – предложила Рафаэла, провожая их взглядом. – Я им больше не нужна. По крайней мере они так думают. – Она тряхнула головой. – Можно путешествовать…
