Земля вся в крови. Я мажу стены красной штукатуркой, штукатурка кровоточит.
В рассеянной темноте спальни сон длится еще какое-то время и после пробуждения. Мари спит сном праведницы. У Луи горько во рту, пересохло в горле, в голове каша после вчерашней сцены и только что пережитого кошмара.
Он снова засыпает, как младенец, согретый телом Мари.
Жан-Жак так настаивал. И вот Мари увлеклась игрой и изо всех сил старается не пропускать летящие на нее мячи, отбивает их партнеру, чаще всего Ксавье, который с наскоку, двумя руками перебрасывает мяч через сетку.
Жан-Жак бурно радуется, когда его команда – мама, учитель, незнакомый молодой человек и он сам – зарабатывает очко.
В другой команде играют две девушки и два парня.
Их тела в игре напрягаются, руки вздымаются, словно в краткой мольбе, вырисовываются мускулы, подтягиваются животы, ноги приминают песок.
Ксавье Марфон подает. Мяч пролетает над самой сеткой, сильно ударяет по руке одного из противников, отскакивает в сторону, лишь задев руки другого. Очко завоевано.
Мари оборачивается, и ее улыбка встречается с улыбкой бородатого учителя. Она оттягивает купальник, чувствуя, что он облепил спину. Мяч уходит за сетку, возвращается, летит к ней.
– Внимание, мама… Бей!
Она не шевельнулась, приросла к земле, отвлеклась от игры.
– Что ты наделала, – ворчит Жан-Жак.
Мяч у другой команды. Новый прыжок учителя, и он возвращается к ним.
Мари подавать. Учитель глядит на нее, чуть склонив голову. Она повернулась боком – хочет отпасовать мяч ладонью. Она старается поменьше двигаться, чтобы не слишком бросалось в глаза ее тело, тень которого, отброшенная солнцем на песок, напоминает китайские контурные рисунки. Партнеры и противники ждут. Хоть бы Ив убежал, тогда пришлось бы его догонять и бросить игру, но малыш сосредоточенно копает песок.
Учитель смотрит на нее ласково, дружески. Мари не понимает, что смущает ее, что ее сковывает. Она не из стыдливых – ведь купалась же она вместе с Жизель несколько лет назад на пляже нудистов, презрев недовольство Луи.
Наконец, набравшись духу, она посылает мяч – мяч возвращается, улетает, возвращается. Учитель вездесущ – он то здесь, то там. Ну прямо мальчишка. Он играет с не меньшим удовольствием, чем Жан-Жак. Мяч возвращается к Мари. Она отбрасывает его к сыну, тот пасует. Прыжок – она заработала очко. Партия выиграна.
– Больше не играем? – спрашивает Жан-Жак.
– Нет, я устала. Присмотри немножко за Ивом. Я ополоснусь.
Учитель и Мари останавливаются одновременно. В прозрачной морской воде тело молодого человека кажется удлиненным и отливает коричневым в ясной зелени вод. Он фыркает, ныряет, выскакивает, проводит рукой по волосам, поправляет прическу. Капли усеивают его лицо, бороду, поблескивают на ресницах.
Чтобы удержаться на поверхности, все делают примерно одинаковые движения. Но Мари ловит себя на том, что движет ногами в такт с молодым человеком, как будто они танцуют, преследуют один другого, то сближаясь, то различаясь.
Она полна нежности. Надо что-то сделать, ускользнуть от этого мгновения, которое, продлись оно чуть дольше, толкнет их друг к другу. Надо вырваться из этого молчания, объединяющего их больше, нежели слова.
– Вода хороша, – говорит Мари.
– Да, хороша.
Он тоже смотрел на балетные движения ее ног под водой. Отвечая, он поднимает голову. У него серьезные, задумчивые глаза – глаза человека, очнувшегося ото сна, с которым он расстается, улыбаясь.
Мари перевернулась на спину, молотит воду ногами. Она удаляется в снопе пены, в которой розовыми пятнышками мелькают ее ступни. Он догоняет ее в несколько взмахов и тоже переворачивается на спину.
Они лежат рядом, и морской прилив относит их к пляжу.
– Вы не сразу уедете? – спрашивает он, выходя из воды.
– Нет, я пойду сменю Жан-Жака – ему, наверное, уже надоело караулить Ива.
– Тяжелы обязанности матери! До скорого свидания, мадам.
Он бежит к волейбольной сетке, чтобы включиться в новую игру, которая уже начинается. Мари идет искать Ива. Она берет его за руку и возвращается к своему любимому занятию – нежится на горячем песке.
Ох, эта кислятина во рту, этот одеревенелый язык, когда просыпаешься, и это тягостное ощущение, что даже сон не унес вчерашней усталости, не смыл горечи вечных поражений. Луи медленно выходит из оцепенения. В глазах слепящие, красные солнечные круги. Беррский залив заволокли утренний туман и дым заводских труб.
Начинается день, похожий на все прочие. Картина всплывает за картиной; ночной сон, разбитая молотком статуя и спящая Мари, которая лежит на спине, как и та – в своем гнезде из буйных трав.
Луи решает поехать на стройку в объезд, по дороге, отдаленно напоминающей лесную тропку.
«Вот я и обманул свой сон, теперь он не сбудется», – думает Луи.
Он суеверен, как и его родители-итальянцы, бежавшие от бед фашизма во Францию, чтобы столкнуться здесь с новыми бедами.
Неудивительно, что эта гипсовая статуя заняла в его жизни такое важное место. Его мать со странным почтением относилась к фигуркам святых. Ими была заставлена вся ее спальня. Пречистые девы в голубых накидках из Лурда или Лизье, мадонны из Брешии, святой Иосиф, святой Козьма, святой Дамиан, святой Антоний из Падуи, святая Тереза и Иисус-младенец.
К этой почерпнутой на базарах набожности прибавился еще страх перед колдовским воздействием наготы. Для латинян голое тело – табу. Статуя, обнаруженная в земле, еще потому вызвала такое смятение в душе его товарищей по работе, что этих итальянцев, испанцев, алжирцев – невежественных и темных сынов Средиземноморья – оскорбила и напугала ее нагота. Голая женщина, и даже скульптура, ее изображающая, всегда ассоциировались в их глазах с публичным домом.
Многочисленные юбки, большие шали, толстые белые чулки в национальном костюме провансалок, все эти капоры, чепчики, затеняющие лица, несомненно, имеют связь с паранджой мусульманок. В солнечных странах голое тело считается непристойным. Тут любят тайну и сокровенность, женские ножки, приоткрывшиеся в вихре танца, или кусочек плеча, выглянувший из-под косынки.
Жителей Средиземноморья редко встретишь в лагерях нудистов или на диких пляжах, посещаемых в основном скандинавами и немцами.
В тот год, что ознаменовался приобретением машины, они поехали отдыхать вместе с Жизель, подругой детства Мари, и Антуаном, ее мужем. Симону оставили у бабушки, Жан-Жака отправили в летний лагерь, а Ив еще не родился.
Они побывали в Пиренеях и выехали к берегу Атлантики – им захотелось провести последнюю неделю на небольшом курорте Монталиве, в шестидесяти километрах от Бордо. Тамошний пляж, казалось, тянулся бесконечно. Но отгороженная флажками зона, где разрешалось купаться под наблюдением инструктора, гудевшего в рожок, едва кто-нибудь заплывал дальше положенного, была смехотворно мала. Они приноровились прыгать в воду со скал в укромных бухточках – без надзора и контроля.
Дюны за пляжем курчавились дроком, бессмертниками, колючим кустарником. Машины проезжали по пляжу и устремлялись в неизвестном направлении. На второй день Жизель спросила одного из курортников:
– Куда едут все эти машины?
– На пляж нудистов.
– Давайте сходим туда, – предложила Жизель.
