Луи едет дальше. Когда он приезжает в Мартиг, уже совсем темно. У него и в мыслях нет идти домой. Наверное, все уже смотрят телевизор: Жан-Жак, строящий из себя всезнайку, Симона, которая все мотает себе на ус, Мари с ее штучками. И даже малыш, которого он почти не знает. Спасибо еще, что он больше не ревет по ночам во все горло, как прошлой зимой.
День-деньской корплю на работе, чтобы они ни в чем не нуждались. Никогда не отдыхаю, не развлекаюсь. С этим пора кончать.
Луи с решительным видом толкает дверь маленького бистро – он тут еще не бывал – и идет прямо к стойке.
– Пастису, хозяин!
Выпив вино залпом, делает знак повторить. Луи обдумывает, как бы так, половчее ввернуть вопросик.
– Давайте выпьем, хозяин.
Тот бормочет что-то невнятное и наполняет свой стакан бесцветной жидкостью.
– Ваше здоровье!
– Ваше!
Народу ни души. Бар как бар.
Кто же это мне говорил, будто здесь есть барышни? Не Рене… Вспомнил: парень, с которым я играл в белот. Да, точно. Он объявил четырех дам и добавил: «совсем как у Гю…» Никто не понял, на что он намекает, и тогда он рассказал, что один марселец купил у Гю бар, который прогорал, и переоборудовал в подпольный бордель с четырьмя потрясными девками. Имя парня я позабыл. А может, это все-таки был Рене. Не спросишь же у хозяина так, с бухты-барахты… Он и без того на меня косо смотрит, явно не доверяет.
– Ваше здоровье!
– Ваше!
Хозяин, как принято, опять наполняет стаканы.
– Я приятель Рене.
– Какого еще Рене?
– Рене Блондена.
– Я такого не знаю.
– Он штукатур… Работает со мной на стройке в Роньяке.
– Ну и что из этого?
В глубине бара открывается небольшая дверь. Ах да, как же, как же: позади есть еще зал. Прежде там устраивали собрания. Выходит клиент. Ясное дело, барышни там. Хозяин прощается с ним за руку. Вот они завели какой-то спор. Не обо мне ли? Уж не принимают ли они меня за легавого?
– Налейте-ка мне анисовой, хозяин!
Из задней двери выходит еще один тип.
– Не помните Рене Блондена? Молодой такой парень лет двадцати трех – двадцати четырех, видный малый?
– Нет, я такого не знаю.
– Мне рассказывали, будто у вас теперь все по-другому. Но я что-то особых изменений не приметил.
Хозяин не отвечает. Ей-богу, он глядит на меня косо. Оба типа направляются к выходу и, поравнявшись со мной, рассматривают в упор.
– Налейте-ка мне последнюю, хозяин.
– Всегда пожалуйста.
Хозяин смотрит на меня волком. Кажется, он напуган. В бар входит мужчина… Черт, этот мне знаком. У него на нашей улице бакалея. Вечно заигрывает с покупательницами. Мари давно перестала у него покупать. Не то он меня не узнал, не то притворяется.
Он перешептывается с хозяином – я им мешаю.
– Сколько с меня?
– С анисовой – семь стаканов. Значит, четыреста двадцать франков.
– Тогда налейте восьмой, и будет пятьсот.
– Нет, четыреста восемьдесят.
Лавочник уселся за столик. Нервно барабанит пальцами. Хозяин тоже нервничает. У меня закружилась голова. Восемь пастисов – не ахти как много, а меня развезло. Я кладу на стойку пятисотфранковую бумажку. Из маленькой двери высовывается блондинка – до писаной красавицы ей далеко – и манит лавочника рукой. Все это мне порядком уже надоело. Чего, собственно говоря, я здесь торчу? Прикрыв бумажку лапой, хозяин протягивает мне сдачу – двадцать франков. Я сую монету в карман.
Видать, Рене рассказывал мне басни, или я перепутал адрес.
Пока девица закрывает за собой дверь, из задней комнаты доносится музыка, громкие голоса. Нет, я адрес не перепутал.
Тут есть второй зал, как при Гю.
Хозяин облокотился на стойку прямо напротив меня. Он сверлит меня своими маленькими серыми глазками. У него квадратная челюсть, широкие плечи.
– Так в чем дело? – спрашивает он.
– Мне сказал один парень, может, и не Рене, что тут… но, кажется, я ошибся.
– Да, похоже, тебя облапошили.
От ночной прохлады Луи развезло еще больше. Он толкает мотороллер через мост. Огоньки – перевернутые луны – дрожат на воде. Ноги у него отяжелели, голова трещит. Он отупел от вина, от тоски и недовольства собой. Идет сам не свой. По привычке заходит в ближайший к дому бар – он туда заглядывает чуть ли не ежедневно. И снова пьет без всякого желания, как автомат.
– Ты что, не смотришь вечернюю передачу?
– Нет, молчи!
Мари сидит в кресле, сжав голову руками, и слушает пластинку. Мелодия ему незнакома.
– Что ты поставила?
– Тсс! Я купила эту пластинку сегодня в Марселе.
– Ты ездила в Марсель?
– Да. Помолчи.
Луи шатается. Еле успевает схватиться за притолоку.
– Закрой дверь.
– С чего это ты таскалась в Марсель, милочка моя?
Он с трудом выговаривает слова.
– Ты пьян, – кричит Мари, – пьян…
Швырнув сумку на диван, Луи идет на Мари.
– Зачем ты ездила в Марсель?
– Купить эту пластинку.
– Эту пластинку! Эту пластинку! Ах, мадам любит музыку.
– Луи! Не подходи, ты мне опротивел!
– Тебе тоже? Я тебе опротивел… Я себе опротивел… Я всем опротивел. Ну и плевать.
Он валится на диван.
– Плевать, слышишь… Плевать я хотел на все, на всех Мари и Мели… Мелисанд… На Алонсо… и на шлюх. На всех, слышишь, на всех.
– Луи, встань с дивана! Иди ложись спать.
– Я и так лежу.
– Ступай в спальню… И не стыдно тебе так напиваться?
– Я тебе сказал, что мне плевать… Консуэла, ты знаешь Консуэлу? А лавочник – свинья.
Напрягши все силы, Мари стаскивает Луи с дивана. Еще немного – и он свалился бы на пол.
– А ты, кто ты есть? Мари Беррская, Мари Мартигская? Нет, ты Мари Марсельская.
