Том 3. Оказион

Людская слава.

* * *

Паутинно-пурпурное небо небесных вечерен
теплую тишь овевало
звездами —
цветами.
По камушкам бисерно-розовым дороги полночной
над морем луна выплывала
покорная —
марная.
Тени деревьев, в шумах заснувших,
чернясь, насыщались, как траур нарядный
души одинокой.

В тринадцати один,
всех ближе к Первому,
для Первого толпой затертый,
понуро-сгорбленный,
таясь, как самый верный,
Иуда скованно снует свою тоску
Тех голоса, как ржавые веревки,
назойливо свистят, скрипя
о колотящееся сердце
наполненной груди, где отзвуки
выбрасывают желанья растерянно,
запуганно,
ревниво…
«И иже аще мене ради
погубить свою душу
обрящет ю».

Обезображенная голова Пророка,
живая, привидением вставала.
Потупленные тьмою очи
струили тяжкую кровавую мольбу

Крик проклятых свиней из Геркесина
звенел чугунным звоном
по упоенью — вздохам
нив ленящихся,
на торжищах гнусливых
и в пенье Плена.

Морские волны пенились,
рвались за ночь, за небо
пучинные,
безвзорные…
И белая стопа легка,
как пожелания,
ступала по груди клокочущей
и след,
рябясь,
сиял…

Навзрыд рыдали
в смятенье стены Иаира,
и тление ползло, как ураган
Но мертвый
только спал.

* * *

Грядет! Грядет!
Благословен Грядущий!
Осанна в вышних!

Как пыль, метется
тупая чернь,
бичами хлещет
сиянье тайны.

Бессмысленных голов киванье
и рук простертых приветанье —
маяк на море,
верста в дороге,
крест перекрестный.
Как царь ступает,
ногами топчет
кричащий камень.

Оно свершится:
предстанут сонмы
разяще-красных
мечей порфирных;
на горизонте синем