— Ну, я бы не сказала! — Маргарет Гриффин вдруг стала надменной. — Нет, не сказала бы. Почему это вы так решили? Бывало, я брала его с собой, когда помогала в доме. У них была экономка, женщина, что жила рядом с нами, пока не приехали эти Харрисоны, но одна она не справлялась. Особенно когда у них были гости. Тогда я брала Энди, и он ходил за мной по всему дому, куда бы меня ни посылали. Но знаете, я думаю, что последний раз мы там были, когда Энди едва исполнилось десять.
Она впервые заговорила о Харрисонах. До сих пор ни один из Гриффинов ни разу не вспомнил о существовании бывших соседей.
— Когда Энди уезжает, подолгу его не бывает?
— То пару дней, а то неделю.
— Насколько я понимаю, к моменту вашего переезда вы с Харрисонами не разговаривали…
Берден не договорил. Из горла Маргарет Гриффин вырвалось какое-то странное карканье. Это походило на нечленораздельный выкрик из митингующей толпы, или, как потом сказала Карен, на язвительное «Га!», каким дети выражают презрение проигравшему или насмешку над вруном.
— Аааа! Я так и знала! Ты говорил, что они до этого доберутся! Ты пак и говорил, что теперь все выплывет, что бы там ни обещал мистер лейборист Харви Коупленд. На этот раз они не отцепятся и в конце концов будут склонять бедного Энди повсюду!
Ни один мускул не шелохнулся на лице Бердена. Ему хватило благоразумия ни взглядом, ни движением не выдать, что он не имеет ни малейшего представления, о чем она говорит. Пока Гриффины не окончили рассказ, его лицо хранило выражение всеведущей суровости.
Оценка похищенных украшений Давины Флори добавилась к «базе», что хранилась в компьютере Джерри Хайнда.
Вексфорд обсудил новые данные с Барри Вайном.
— Сэр, на свете немало мерзавцев, готовых за тридцать тысяч фунтов убить троих, — сказал Барри.
— Даже учитывая, что на том рынке, где им придется продать добычу, они получат разве что половину тех денег… Впрочем, да, возможно. Другого мотива у нас все равно нет.
— Месть — возможный мотив. За какую-то реальную или воображаемую обиду, нанесенную Давиной или Харви Коуплендом. Свой мотив был и у Дейзи Флори. Насколько мы знаем, ей, как единственной наследнице, достанется здесь все. Я понимаю, это, может быть, притянуто за уши, но если говорить о мотивах…
— Она перестреляла всю свою семью и ранила себя? Или это сделал сообщник? Скажем, ее любовник Энди Гриффин?
— Да, я понимаю, конечно.
— Барри, я не думаю, что ее так уж интересует поместье. Она до сих пор не понимает, какие деньги и какое достояние на нее свалились.
Вайн отвернулся от экрана.
— Я говорил с Брендой Харрисон, сэр. Она сказала, что поссорилась с Гриффинами из-за того, что миссис Гриффин каждое воскресенье вывешивала в саду выстиранное белье.
— И ты веришь?
— Полагаю, это говорит о том, что у Бренды больше фантазии, чем я подумал сначала.
Вексфорд рассмеялся и вдруг в момент посерьезнел.
— Мы можем быть уверены в одном, Барри. Один из тех, кто совершил это преступление, вообще не знал ни дом, ни людей, но другой отлично знал всех и вся.
— Тот, что в курсе дела, дает наводку второму?
— Я и сам не сформулировал бы лучше, — подвел черту Вексфорд.
Он был доволен новым детективом. Когда кто-то геройски погибает, да просто погибает — не станешь даже про себя говорить, что его уход пошел на пользу делу и что смерть его обернулась благом. Тем не менее Вексфорда не оставляло именно это чувство, или, быть может, просто удовлетворение от того, что преемник Мартина оказался столь многообещающим работником.
Барри Вайн был крепкий мускулистый человек среднего роста. Не поддерживай он себя в хорошей форме — неизбежно казался бы низеньким. И не то чтобы скрытно, но уж точно никому не докладываясь, он ходил в спортзал поднимать тяжести. У него были короткие и густые рыжеватые волосы, того типа, что могут поредеть, но не до плеши, и короткие усики — темные, не рыжие. Есть люди, которые всегда выглядят одинаково, их узнаешь моментально. Такие лица просто всплывают из памяти и вмиг встают перед внутренним взором. Не таково было лицо Барри. В нем было что-то изменчивое, неуловимое: при определенном свете и ракурсе он выглядел мужчиной с резкими чертами и волевым подбородком, но в другие моменты в глаза бросались его почти женственные нос и рот. Только взгляд у него никогда не менялся. Небольшие темно-синие без малейшего пятнышка глаза равно пристально и внимательно смотрели и на друга, и на подозреваемого.
Инспектор Вексфорд, которого жена звала либералом, в жизни старался быть, по крайней мере, терпимым и сдержанным, хотя часто (как ему казалось) преуспевал здесь лишь настолько, чтобы оставаться «просто раздражительным».
Бердену до его второй женитьбы и в голову не приходило — а когда ему говорили, он, должно быть, не слушал, — что может быть какая-то мудрость или ценность в иных взглядах, кроме самого кондового консерватизма. Идея полицейского как тори в шлеме и с дубинкой не вызывала у него никаких сомнений и размышлений.
А Барри Вайн о политике не думал. Он был настоящий англичанин, в большей степени англичанин, чем оба его начальника. Голосовал он за партию, которая в последнее время принесла больше пользы ему и его близким, а были ли это левые или правые — практически все равно. «Пользу» он считал в денежном выражении: если уменьшились какие-нибудь траты (например, произошло снижение налогов или цен), и жизнь стала удобнее и проще.
Если Берден верил, что счастливая жизнь настанет, когда все будут поступать так же, как он сам, а Вексфорд считал, что мир станет лучше, если люди научатся думать, то Вайн не поднимался даже до такой примитивной метафизики. Для него человечество делилось на большое (хотя недостаточно большое) сообщество законопослушных людей, которые работали, имели дома, обеспечивали своим семьям ту или иную степень процветания, и массу других, которых он узнавал моментально, даже если они не успели еще совершить никакого преступления. Это деление не имело ничего общего с классовой системой, как то могло бы оказаться у Бердена. Вайн говорил, что способен угадать потенциального негодяя даже в человеке с титулом, «поршем» и банковским счетом в несколько миллионов, — и равно в человеке с манерами кембриджского профессора истории искусств или повадками землекопа. Барри Вайн не был снобом, и к землекопам он скорее питал симпатию. Он узнавал преступную личность по другим критериям, отчасти, возможно, интуитивно, хотя сам называл это здравым смыслом.
Приятели Энди Гриффина, как выяснилось, почти каждый вечер собирались в майрингемском пабе под названием «Слизень и латук». Вайн поставил всей компании по полпинты «Эббота» и сразу пустил в ход свое чутье, определяя преступный потенциал этих четверых парней.
Двое были безработные, но это нисколько не мешало им регулярно появляться в «Слизне». Вексфорд оправдал бы их тем, что человеческая натура требует хлеба и зрелищ, Берден обвинил бы в безволии, для Вайна же это просто указывало на то, что эти двое, возможно, готовы с корыстной целью нарушить закон. Из двух оставшихся один был электриком — и все ворчал, что из-за спада в экономике работы стало меньше, — а второй посыльным в круглосуточной службе доставки, он называл себя «мобильным курьером».
Для слуха Барри Вайна была особенно неприятна одна фраза — ее часто произносят в суде обвиняемые и даже свидетели: «Я мог там быть». Что это значит? Да ничего! И даже меньше, чем ничего. В конце концов, любой мог бы оказаться практически где угодно и мог бы практически что угодно сделать.
И когда безработный Тони Смит сказал, что 11 марта Энди Гриффин «мог быть» в «Слизне и латуке», Вайн не придал его словам ни малейшего значения. Другие еще прежде сообщили ему, что Энди в тот вечер не видели. Кевин Льюис, Рой Уокер и Лесли Седлар твердо помнили, что Гриффина не было с ними ни в
