тайгой. Несколько крупных капель уронил он на нас, и все. Снова тихо... Переменчива осенью погода в тайге.
Сегодня последний день лета по календарю, но мы давно уже видим осень вокруг. Быстро проходит теплое время... Ждешь его, ждешь, а проходит незаметно почти, словно сон...
Всю ночь сыплет дождик. Небо серое. Рваные тучи несутся клоками. Думал, сильный ветер разгонит всю эту липкую, влажную серость, но нет, нескончаемы грязные пятна на небе. В слабом свете луны они похожи на бледные, неясные призраки... Последняя ночь лета. Но это вовсе не летняя ночь. Хотя она и выдалась даже несколько теплее предыдущих. Прощальный подарок уходящего лета.
Обычно мы готовимся к ночи, как к испытанию, предвидя с уверенностью, что будем жаться друг к другу от холода, выходить поближе к костру, подставляя к огню поочередно руки, спину и ощущая, как просачивается под одежду тепло, непрочное и ненадежное. А потом снова будем ворочаться на своем тесном и жестком ложе, желая, чтобы скорее наступил час рассвета.
А эта ночь оказалась заметно теплее. Проснулся я ровно в полночь. Пламени не было, но ярко светились угли, даже разгулявшийся дождь не смог их загасить. Подтащил два бревна, опустил их концы в горку углей и долго потом сидел и смотрел, как занимается пламя, как яснее проявляются вокруг стволы спящих сосен и как постепенно расступается тьма. Пламя выросло очень высокое, жаркое.
Ярко светила луна. Серебряный свет заливал всю землю вокруг, словно бы покрыв ее фосфоресцирующим инеем. Перевернутый ковш висел среди звезд, и казалось, что так непривычно, ручкой книзу, он повешен чьей-то небрежной рукой.
Иногда на черной поверхности речки в разгоревшемся лунном свете вспыхивают гребешки ряби — голубоватые, ярко светящиеся язычки на фоне бездонной, аспидной черни воды. Тихая, таинственная игра света и тени...
Громко плеснула сильная рыба. Хорошо, Толя спал и не слышал, а то бы в момент кинулся разматывать удочки. А большую рыбу леска, сделанная из расплетенного шнурка, конечно, не выдержит. Лучше уж пусть спокойно спит мой товарищ. Все-таки хоть какая-то компенсация за предыдущие бессонные ночи.
И вдруг отчетливо послышались оживленные женские голоса. Прислушался, затаил дыхание— звучат где-то очень близко от нас. Уже хотел будить Толю и Лешу, как понял: нет никого. Мы одни. Это наша речка журчит на камнях.
А слабость растет. В желудке полный сбой и разлад. Побаливает нудно, весьма неприятно. Сказались, видно, грибочки... И есть поэтому не хочется, и делать что-нибудь—тоже. Одного только хочется: лежать. И чтобы было тепло.
Утром я подошел к пню, чтобы еще раз его оглядеть. Очень старый пень. Более трехсот годовых колец ажурным узором расходились от центра. Наверное, он долго плавал в реке, потом сох на солнце, обдуваемый ветром, пока не стал таким— серым, морщинистым. Откуда принесла его на этот берег река?... А может быть, именно здесь стояло то старое, могучее дерево...
Старое дерево, когда я смотрю на него, непременно настраивает на спокойный, умиротворяющий лад. Мне кажется, нет на свете ничего более прекрасного и удивительного, чем старцы-деревья, пережившие на своем веку множество поколений людей. А ведь их очень немного на земле, таких старых деревьев, и почти все они на счету. У нас в горах Сванетии растет семисотлетняя липа, а вообще-то липы недолго живут—сто лет, считай, и вся жизнь. В Латвии стоит еще дуб, отсчитавший уже два тысячелетия на своем веку. В конце первого тысячелетия нашей эры византийский император Константин Порфирородный был поражен величием дуба на острове Хортица. Судя по преданиям, уже тогда тому дубу минуло 1075 лет, а он простоял еще 925 лет, пока не пал под топором человека. Помешал кому-то старик...
Конечно, есть древние исполины и на других континентах: в Восточной Африке возвышается баобаб, которому около пяти тысяч лет. А самое старое на земле дерево, разумеется из тех, что пока обнаружены, растет в Японии, на острове Якусима. Это кедр. Обследовав его с помощью электроники, возраст определили со всей возможной в наши дни точностью: 7200 лет. А может быть, и этот кедр еще не самое старое дерево...
Напротив нас на склоне стоит древняя сосна. Самые крупные из ее ветвей в кроне величиной с отдельное взрослое дерево. Они узловаты и суковаты. Лесная жизнь скрутила их, причудливо изогнула... Эти ветви очень похожи на усохшие руки стариков — их-то руки тоже ведь жизнь основательно потрепала...
Такие деревья, как эта сосна, неизменно во мне вызывают волнение. Хочется долго стоять подле них, хочется ощутить ладонями тепло их старых, морщинистых стволов. И думаю часто: вот этому дереву лет сто пятьдесят, может, и двести. Для обычного дерева это почти столь же древний возраст, как и для нас, людей. И если бы встретить человека, который столько прожил, о каких бы событиях, переменах, происшедших вокруг, он бы смог рассказать... Сколько жизней прошло мимо него... Жизней, о которых теперь не вспомнит никто.
Старое дерево и старый человек стоят как бы над временем. Они принадлежат одновременно прошлому и настоящему. Возможно, и будущему. Время для них преходяще. Они, и дерево и человек, испытали на себе его силу, знают истинную цену ему. И потому могут позволить себе спокойное и даже в чем-то снисходительное его созерцание. Пусть время бежит, оно унесет ветошь и пыль, а то, что имеет в жизни настоящую ценность, непременно останется... Пусть люди торопятся, им надо много успеть, но и многого они не успеют...
Когда я вижу безмерно старое дерево, я поневоле проникаюсь к нему почти таким уважением, как и к старому человеку, прожившему жизнь с незапятнанной совестью.
Вот почему при виде большого старого дерева, возвышающегося над всеми остальными собратьями, мне хочется сказать, нет, попросить: берегите его! Берегите любое другое дерево, ведь оно может еще очень долго прожить. И тем более берегите старое дерево: оно заслужило покой. Пусть тихо, постепенно уходит из жизни. Как знать, может быть, в то время, которое еще осталось ему, оно подарит вам минуты прозрения.
... Переход этого дня получился у нас небольшим: опять принялся сеять дождик и загнал нас в наскоро построенный дом. В такую погоду не имеет смысла идти. Одно дело, когда точно известно, сколько до цели надо пройти, и совсем другое, когда расстояние до нее неизвестно. В такую погоду вымокнешь только, а согреться и обсушиться сможешь лишь в том случае, если дождь перестанет. И вот мы сидим под навесом, сжавшись, чтобы поменьше мерзнуть, одинокие в этом лесу и мечтающие теперь не о всяких изысканных яствах, а о самом простом: о хлебе, картошке и соли. А ведь где-то все это люди едят, не подозревая о том, какие это прекрасные, замечательно вкусные вещи.
Не переставая, весь день сыплет дождь. Как же он нам надоел... Давно кончились листья смородины, и мы не можем поэтому попить столь полюбившегося нам чайку. Нет и грибов, а лезть под дождь нет никакого желания. И так вся одежда набрякла от влаги... И вообще у нас нет ничего съестного—ни рябины, ни ягод шиповника. Редкий случай.
Тьма совсем уж сгустилась. Тихо шуршат по листве легкие капли дождя. Безветренно. Неподвижно почти держится слабое пламя костра. Мокрое дерево горит неохотно и неуверенно. Кажется, уже заснула тайга. Пора и нам на покой.
Хоть бы назавтра дождь перестал...
Проснулся я утром от неожиданного приятного, мелодичного звука. Было очень похоже на то, как если бы кто-нибудь тренькал на гитаре, стараясь ее настроить. Слушал, слушал, вникая, что бы это могло быть такое, и понял потом: это дятел стучит по тонкому стволу сосны. Она стояла неподалеку, засохшая на корню, потерявшая всю свою хвою, кору, абсолютно прямая, гладкая и, вероятно, полая. Поэтому звук возникал чистый и звонкий, как от струны.
Спали, как всегда, кое-как. Ворочались, вылезали к огню. Дождь переставал иногда, и мы ложились в надежде, что он на следующий день даст нам передышку, а выйдя в очередной раз к костру, убеждались: напрасны надежды, дождь снова принялся за свое мерзкое дело. Вот и утром он встретил нас, мелкий, ненастный.
А в желтых кронах берез уже появились и красные блики. Эти яркие пятна, словно бы последний румянец, прощальная вспышка жизни, воспоминание о былой красоте перед окончательным неотвратимым увяданием. И нет силы на свете, которая могла бы его задержать... Решили пройтись по берегу речки посмотреть, нет ли дров. Прошел метров двести, не более, нашел восемь штук молодых подберезовиков. Не
