истинной креолкой и слушать музыку, в которой проглядывала история колонизации Южной Америки.
Очень кстати пришелся Джонатан. Настоящий музыкант: пианист, сын композитора, гастролировал с шести лет. Пусть он был не таким чудовищно красивым, как возлюбленный Оливии, но он хотя бы не обманывал ее. Несколько раз за сегодняшний день он навестил Оливию, сообщил о своих успехах и помог разобраться с гитарой и фортепиано. Джонатан и Оливия проживали по соседству.
Про университет вообще никто не вспоминал. Было понятно, что девочка всерьез увлечена музыкой и видит смысл существования только в ней. Незачем ей мешать. Делом занята! На музыке, знаете ли, можно заработать целое состояние.
Что Оливия понимала в музыке, так это то, что она бывает мелодичной или ритмичной. А когда получалось и то, и то — значит, кому-то повезло стать автором потрясающей песни.
Джонатан постоянно слушал одну такую песню. Говорил, что в ней нет ничего лишнего, и что ее можно брать за образец идеально звучащей композиции. Джонатан мечтал написать целый концерт по мотивам одной этой песни.
Оливия была влюблена и мучилась от этого. Если бы можно было броситься к Риккардо сейчас же — она бы ни секунды не медлила. Но Риккардо был против. Он устал от знаков внимания Оливии и старательно избегал встреч с ней. Когда ее исключили из университета, он даже на радостях закатил вечеринку на пляже.
Думал, что навсегда расстается с ней. Бедняга!
После исключения из института освободилась масса времени: Оливия дежурила у дома Риккардо, издалека махала ему рукой и улыбалась. А потом шла домой заниматься музыкой. Риккардо бледнел и мучился бессонницей.
Оливия оставалась довольной.
Риккардо был ее страстью с мая прошлого года. Тогда он отмечал день рождения и случайно пригласил Оливию на свой праздник. Она решила, что ничего случайного не бывает, и усмотрела в этом знак.
Риккардо оказался симпатичным и веселым парнем. С тех пор он боялся подходить к телефону — звонить могла только Оливия, которая говорила только о красоте и доброте Риккардо, что ему надоедало выслушивать. Ежедневно он получал с посыльным букеты цветов и встречал в коридоре института Оливию, которая кидалась ему на шею с визгом и хохотом.
Она считала, что влюбленность лучше всего передается с помощью визга и хохота. При всем при том читала только классиков, смотрела только интеллектуальное кино, посещала концерты только классической музыки и не позволяла себе использовать сленговые словечки.
Если бы прочла хоть один женский роман, просмотрела хоть одну мыльную оперу, то быстро бы поняла, что ее поведение чрезмерно, и — кто знает! — смогла бы по-настоящему очаровать Риккардо. Но все было гораздо хуже.
Оливия писала стихи и посвящала их любимому. Она брала конверт двумя пальчиками, подписывала его гусиным пером с чернилами, душила маминым парфюмом, вызывала слугу посредством колокольчика, отдавала ему распоряжение тотчас же отнести письмо на почту и чувствовала себя влюбленной креолкой европейского происхождения.
Риккардо же находил поутру в почтовом ящике конверт с расплывшимися будто от слез буквами, морщился, доставал измятый лист с дурно написанными стихами, где все рифмы были созвучны его имени. От конверта пахло спиртом (аромат парфюма быстро улетучивался, оставляя гадкий привкус и темные пятна на бумаге).
Так и жили с мая прошлого года.
Пока не появился Джонатан.
Его родители начали снимать квартиру через стенку от семьи Фонтана прошлым летом. Джонатан прилетел только что, откуда-то из Южной Африки. Он носил очки и рубаху с длинным рукавом, шмыгал носом и выглядел как длинновязый сутулый подросток. До мускулистого загорелого Риккардо ему было далеко, и Оливия отвела ему роль своего доверенного лица.
Удивительно, как сильно отличался Джонатан от Риккардо! Не было в нем грубого нахальства и злобного настроя, и, тем не менее, он был привлекателен. Привлекателен своими тонким пальцами, длинной шеей и голубыми глазами.
Риккардо был неотразим, а Джонатан — всего лишь прекрасен. Так решила для себя Оливия Фонтана.
Он приехал вовремя. Оливии не хватало музыкальный познаний, чтобы достаточно основательно ввести в заблуждение родителей. От него она узнала, что креольская музыка Бразилии помогла зародиться новоорлеанскому классическому джазу, и рассказала об этом маме. Обе стали счастливее. Мама — от гордости за дочь, которая поставила себе в жизни цель и, несмотря на отсутствие музыкального слуха, упорно ее добивалась. Оливия — от того, что ей повезло быть соседкой Джонатана.
Сообщил он много нового: о примитивных инструментах, которые постепенно заменялись более профессиональными, о коллективной импровизации, о респонсорном взаимодействии голосов, но Оливия запомнила не все. Для нее и того, что запомнилось, оказалось достаточно: мама была в восторге, хвалилась Оливией перед знакомыми, отец поддакивал и кивал головой в такт словам жены.
Один Риккардо ничего не знал. И Оливия решила сообщить ему о том, что у нее все хорошо, несмотря на исключение из университета.
Вечером двадцатого февраля она нарядилась в традиционную креольскую широкую юбку с передником, отыскала в шкафу красно-черную майку, более всего подходящую к юбке, создала с их помощью истинно креольский наряд. И несколько раз обошла вокруг дома Риккардо.
Кто-то из его домашних подходил к окну, указывал на Оливию пальцем, но сам Риккардо не вышел ей навстречу. В доме было шумно и людно. Как будто отмечали праздничную дату. Оливия перебрала в уме все известные праздники. Нет, ни один из них не выпадал на сегодняшний день. Скорее всего, тут отмечался день рождения.
Она поднялась на крыльцо и толкнула дверь.
В гостиной, возле большого стола, в глубоком мягком кресле сидела дама почтенного возраста. Возле нее, на полу, лежало двадцать одинаковых коробок конфет. Оливия пересчитала их и повторила еще раз, вслух: «Двадцать!»
— Скажите, — обратилась она к одному из гостей, — а почему ровно двадцать коробок?
— Потому что ровно двадцать гостей!
После этого гость закружился в танце с сестрой Риккардо. Та, узнав Оливию, рассмеялась и тут же начала объяснять гостю, отчего смеется. Они оба то и дело оглядывались на Оливию, а потом смеялись.
Она этого не заметила. Пританцовывала, оглядывала присутствующих и вскоре поняла, что Риккардо среди них нет. Тогда ее настроение резко ухудшилось. Она села на пол и пересчитала коробки еще раз.
— Двадцать одинаковых коробок конфет! Как такое могло случиться?
— Что вы говорите? Я плохо слышу. Вообще ничего не слышу. Так что вы сказали?
Почтенная дама приподнялась в кресле, чтобы быть ближе к Оливии. Та медленно и громко повторила вопрос про двадцать коробок конфет.
— А! Эти конфеты принесли гости, каждый — по одной коробке. И каждый посчитал, что сделал оригинальный подарок!
— Но как могли все подарки так неожиданно совпасть? — изумилась Оливия.
— Это мои любимы конфеты, редкие и дорогие. У них очень мягкая начинка. С моими зубами только такая и возможна.
— А! Тогда ясно. Вы сами попросили себе такой подарок. И теперь получили много конфет. Растянете удовольствие до Рождества?
— В том то и дело, что нет! — прокричала почтенная дама на ухо Оливии. — У них срок годности — две недели. И что мне делать с таким количеством конфет за две недели — ума не приложу. Вообще не знаю…
— Попросите… — Оливия замялась, отчего стало ясно, что сейчас она заговорит о самом сокровенном, — попросите вашего… внука? Риккардо! Кем он вам приходится?
