под пресс. Или обтачивали до нужной кондиции.
Так что кое-кто из бывших приятелей стал аккуратно от нас дистанцироваться.
Вообще, Лизонька, учти – не приведи Господь, пригодится в будущем, – когда мыслящие, интеллигентные люди начинают сторониться друг друга, замыкаются в собственных крохотных мирках – это дурной знак.
Тогда как раз происходило нечто похожее.
Даже классическое кухонное диссидентство незаметно обернулось обычным пьянством, приправленным интеллигентской заумью. Знаешь, эти бесконечные разговоры ни о чем, вообще, о природе мироздания и судьбах мировой цивилизации.
Но это – в целом.
Мне же, как человеку, почти официально коллекционирующему антиквариат – таких в ту пору были единицы, – стала заметна еще одна страшная штука.
Крупная номенклатура и крупные «теневики» стали проявлять все больший интерес к старинным ценностям.
Прежде вполне удовлетворялись импортным дефицитом – жратвой, мебелью, тряпками, машинами, золотом и камнями – в советских ювелирных изделиях.
И вдруг потянуло к старине.
Вошли, надо полагать, во вкус.
Обтесались, сообразили, в чем подлинные ценности.
Вроде благая весть – нашего полку прибывает.
Ан – нет.
Большие подступили неприятности, можно сказать – беда.
Они ведь – особенно номенклатурные товарищи –
И началось.
С одной стороны за дело взялись органы. Никаких законов, понятное дело, принято не было. Большевики – те хоть по случаю каждого своего безобразия строчили декреты и расклеивали их по заборам. Тогдашние власти предержащие стали умнее. И спокойнее.
Примет очередной пленум партии на первый взгляд безобидное постановление: «О совершенствовании деятельности по…», «Об усилении борьбы с…» Далее – что-то невнятное, не сразу разберешь, о чем речь.
Те, однако ж, кому эти постановления предстояло проводить в жизнь, очень хорошо разбирали.
Можно сказать – ловили на лету.
И немедленно брались за дело.
Покатилась волна «антикварных процессов» – засудили нескольких видных коллекционеров, разумеется, с конфискацией.
Но это было еще не самое страшное.
В конце семидесятых в Москве, Питере, Киеве совершены были небывалые по дерзости, жестокости и размаху преступления. Ограблены и в большинстве случаев убиты были люди известные – актеры, ученые, художники. Все – собиратели старины, известные коллекционеры. Преступников ни в одном случае не нашли.
Небывалое по тем временам явление. Крупные преступления, тем паче если жертвой становилась знаменитость, как правило, раскрывали.
Выводы, как ты понимаешь, напрашивались самые неутешительные.
Понятно было, что подступиться к тем несчастным официально было сложно. Слишком уж известные и заслуженные оказались коллекционеры. На дворе все же не тридцать седьмой год. Брежнев с Западом политес вовсю разводил. Однако ж слишком сладкими кусочками, слишком желанными кому-то показались их собрания.
Вот и решились на страшное.
– Кто же, Вера Дмитриевна?
– Не знаю, детка. В разных случаях имена называли разные, в одной истории упоминалась даже Галина Брежнева. В другой – грешили на тогдашнего министра культуры, Катьку Фурцеву.
А вот по поводу убийства Непомнящих – имен не звучало. Но история была. И связана она – правильно ты предположила – именно с крапивинской «Душенькой».
– Вы тоже уверены, что это «Душенька»?
– Абсолютно уверена. Я, дружок, уж если что знаю, так можешь не сомневаться – так оно и есть. А Сева покойный – Игоря отец – тот и вовсе знал наверняка.
Мы с ним крепко дружили, хотя виделись нечасто. Я скажу тебе откровенно – Зою его не слишком жаловала. Не было в ней души, одна красота неописуемая. Кукла фарфоровая – заводная и говорящая.
Прости Господи, худое говорю о покойнице!
А он – обожал.
