– Так это у вашей мамы был второй брак? – догадался Фёдор Иванович.
– Тут сложная история – Вступил Карл Фрицевич. – Мама в 1943 году вышла замуж за офицера немецкой армии. Когда немцы стали отступать, офицер этот дезертировал и скрывался у мамы на хуторе. А потом, это, когда уже наши пришли, соседи сообщили куда следует. Фриц, ну офицер этот, оказал сопротивление и был убит. А когда Сергей Никанорович приехал арестовывать маму, так получилось, что он на ней женился. Взял, как говорится, с ребёнком. Со мной то есть.
– Он что? Не знал о немце? – заинтересовался Фёдор Иванович.
– Как не знал, – сказала Эльза Яновна. – Знал. Он ведь сам и растрелял этого немца. Это он нам уже перед смертью рассказывал. Мы его, когда Карл закончил училище и начал служить, к себе взяли.
– Мы бы и маму взяли – вступил Карл Фрицевич, – только она отказалась наотрез. Говорила что эти… – Карл Фрицевич помолчал, подбирая слова, но видно нужных не нашёл, – что брат с сестрой без неё совсем пропадут. Карл Фрицевич ещё помолчал и спросил осторожно:
– А может не будем?
– Что не будем? – оторвался Фёдор Иванович от своих мыслей.
– Ну это… обряд этот… Они там немного выпивши.
– Ну вы то трезвые? Трезвые, – подвёл черту Фёдор Иванович, – Значит будем. Да. Я хотел спросить как долго у вас пробыл, – Фёдор Иванович заглянул в свою книжку, – Сергей Никанорович?
– Восемнадцать лет, – Просто сказала Эльза Яновна и поднялась. Поднялся вместе с нею и Карл Фрицевич.
Фёдор Иванович походил немного по комнате. Он никак не мог себе представить, что можно восемнадцать лет за убийцей своего отца горшки выносить. Не укладывалось это в голове у Фёдора Ивановича. Наконец он проглотил слюну, тем самым убрав спазм, внезапно перехвативший горло, и вошёл в ритуальный зал.
Да… Нужно было всё же послушать Аннушку и не вязаться с этой церемонией.
Возле гроба в центре зала стояли мужичок и баба. И видно, что в горе. Женщина время от времени вскрикивала – Маманя! – и заливалась пьяными слезами. Тут же мужичок брал инициативу по выражению скорби в свои руки и провозглашал:
– Матка! Что ж ты не сказала-то ничего?
Человек пятнадцать просто дремали в разных концах зала.
Фёдор Иванович сразу же отогнал безутешных родственников от гроба, потом нашёл глазами недавних собеседников и начал говорить. Он говорил о подвижничестве и подвиге. Не о том подвиге, когда с гранатой на танк, когда всё заканчивается за считанные секунды, а о том подвиге длинною в жизнь, когда для родных и любимых забываешь себя. Да. Безусловно это было лучшее из того, что когда-либо говорил Фёдор Иванович. И он сам понимал это.
Закончив говорить Фёдор Иванович предложил родным проститься и пошёл поднимать оркестр. Уже дойдя до оркестровой Фёдор Иванович неожиданно повернулся, зашёл в холодильник и, приподняв крышку стоящего там гроба, нашарил злополучный Мишкин мудштук и положил этот мудштук в карман. А войдя к музыкантам, вручил этот мудштук Стоцкому со словами, что это подарок от Дедушки Мороза. Стоцкий покрутил мудштук в руках, потом со словами: Захлебнитесь! – кинул рублёвку на стол.
Вышел оркестр. Рявкнули трубы нечто горестное. Забабахал барабан. Понесли.
Фёдор Иванович посмотрел, как несут гроб, и отвернулся. В хлам пьяные мужики плохо понимали, что делают, спорили и матерились на ходу.
Фёдор Иванович по-быстрому закончил церемонию и вернулся к каплице. Подошла Эльза Яновна. Со словами благодарности протянула Фёдору Ивановичу конверт. Фёдор Иванович неожиданно для себя от денег отказался. Только попросил подбросить до остановки. Из уважения Фёдора Ивановича посадили в кабину крытого брезентом военного грузовика и с надписью на заднем борту «Люди».
Хмурый водитель покуривал и всё качал головой:
– Ну, команда! – обратился он к Фёдору Ивановичу. – Первый раз такое видел. В морг третьего дня со мной поехал этот шпендик-сынуля да дочка. Сам видел, как старший сын им деньги давал. Приехали. Так они – нет, чтобы бабуське местной десятку дать, чтоб покойницу одела да в порядок привела, сами взялись. Выпили из горла по бутылке креплёного и пошли. Мне что? Проблемы у них. Новый год на носу. Никого не найти. Но мне-то что? Я жду. Подъезжает смотрю ещё машина покойного забирать. Люди вошли – такой скандал начался – до милиции дошло. Эти пиздюки чужую маму одели и оттдавать не хочут. Ну, цирк, да и только. – Водитель приоткрыл боковое стекло и сплюнул на дорогу.
– А что ж старший не поехал? – спросил Фёдор Иванович для поддержки разговора.
– А ему нельзя, – пояснил разговорчивый водила, – он же по голове инвалид. В нашей части служил. Хороший офицер был. Толковый. Во всех горячих точках побывал. Наград одних у него не сосчитать. А потом ранило. И ему в голову зашло. Стал всем рассказывать, что он немец. И имя себе новое придумал Карл. Жаль человека. Настоящий мужик.
– А вот жена его тоже Карлом называет, – неасторожился Фёдор Иванович.
– Мученица. Такая женщина что… – шофёр снова покрутил головой. – Она и себя Эльзой просит называть, чтобы мужику потакать. Сколько лет и дом и дети на ней держатся. Вот и сейчас кафе открыла. Где поднакопила, где подзаняла. И всё сама. И у плиты, и в зале. Люди к ней идут. А что? Вкусно, дёшево и пьянь туда не ходит. Эх! Вот на таких бабах всё и держится, короче. А какая она Эльза? Она ж Маруська!
– Говорят, что они за больным отцом ухаживали?
– Это да. Это было. Это все знают. Только какой же он отец? – шофер от возмущения даже баранку из рук выпустил. – У этой мамашки, царствие ей небесное, столько мужиков было, говорят, что отца и судебная экспертиза не установит. Карл этот, вообще, детдомовец. А с Мироновной они соседи были. И вот, когда еёный политрук заболел, Мария его к себе взяла и стали они его отцом называть. Она бы и старуху эту приютила, да говорят, не пошла бабка. А так приняла бы, как родную. Такая вот душа у этой женщины. Ты
