горе…
Василиса видела, какое горе у разгулявшихся соседей, и с Галей была в корне не согласна. Она схватила первое, что попалось под руку, а попалась объемная кастрюля, которую Галина приготовила для новой порции киселя, и подалась в комнату.
– А теперь, дорогие близкие и друзья, – скорбно склонила она голову, – пожертвуйте на памятник любимой соседке, кто на сколько съел. Или съест.
Повисла гнетущая тишина. У баб застыли руки с вилками, а у мужиков вздрогнули стопки с водкой. А Василиса уже пошла вокруг стола.
– Вы говорили столько теплых слов о соседке, наверняка не откажете… Не скупитесь, всего сто рублей… на памятник… – поднесла она кастрюлю упитанной женщине.
Той деваться было некуда, и она растерянно полезла в кошелек. Зато остальные резво стали покидать насиженные места. Ряды гостей за столами стали редеть.
– Куда же вы? – повернулась Василиса. – По старому русскому обычаю, на третий день гости помогают родственникам осилить горе! Делятся, кто чем может! Мужчина, вы еще не поделились! Ой, ну как нехорошо!
Через десять минут в комнате остался только храпящий мужик, за которым спустя полчаса прибежала бойкая бабенка и увела подальше от «старых русских обычаев».
– Зря вы так… Пусть бы сидели… Неловко как-то…– проговорила Галя, буквально падая от усталости.
– Это им должно быть неловко! – поддержала подругу Люсю. – Вон, все унеслись, хоть бы одна помогла посуду перемыть!
– Да мне и самой недолго…
– Вы сами-то хоть спали все эти дни?
Женщина впервые слабо улыбнулась и опустилась на диван.
– Да и бог с ней, с посудой, потом помою, – махнула она рукой.
– Нет, так дело не пойдет, – решила Василиса. – Я вам вот что предлагаю – сейчас вы поговорите с моей подругой, она вам кое-какие вопросы задаст, а я приберу тут, с посудой разберусь, на столе опять же…
Галя собралась было возражать, уже всплеснула протестующе руками, но Люся успокоила ее:
– Да вы не бойтесь, чего уж так встрепенулись? Вы же все равно при нас спать не ляжете, а посуду оставлять грязной никак нельзя, у вас уже неприятный запах в квартире…
Женщина качнула головой, соглашаясь. Похоже, соболезнующие соседи довели ее до такого состояния, что она была готова на все.
Василиса сразу направилась на кухню, а Люся принесла горячего чаю хозяйке и уселась рядом с ней.
– Мы очень интересуемся четырнадцатой квартирой. По рассказам ваших соседей получается, что ваша мама приглядывала за ней. Вы уж расскажите, что там такого странного происходило, что все в один голос эту квартиру проклятой называют?
– Ой, да какая она проклятая? Обычная квартира. Наши соседи все здесь с самого заселения живут, люди уже немолодые, занять себя нечем, вот и придумывают страшилки. Вы думаете, у нас все такие? Ничего подобного! Вот баба Клава на третьем этаже – старушке восемьдесят пять лет, а она носится, как молоденькая, ей некогда всякие сплетни собирать, у нее свои интересы – цветы. Таня с Сережей на пятом этаже работают, им не до пересудов, и ничего такого сказать они не могут. Ольга, Виктория Ивановна… да все! Это вот сегодня вы увидели только тех, кому за столом посидеть да поговорить одно удовольствие.
– Ну хорошо, я тоже понимаю, чего ж на квартиру грешить. Только вы мне все же расскажите, чего уж там случилось с Лидией Николаевной, мы ведь к ней шли.
Женщина пила чай, и видно было, что напряжение понемногу ее отпускает.
– В общем, так. В четырнадцатой квартире сначала жил старичок. Старенький такой, его тут совсем плохо помнят. Ну, время пришло, помер дедушка. Здесь ничего странного, у него возраст уже был под девяносто. Вот вам и проклятая квартира – многие ли в наши дни до девятого десятка доживают? Потом в квартиру вселилась семья ученого. Антоновы у них фамилия была. Я-то уже и не помню – замуж вышла, переехала в дом напротив, а мама говорила, что порядочная была семья. Инна Николаевна, хозяйка, всегда, бывало, из дома выходила в костюме от портнихи и с сумочкой в руках – маленькой-маленькой, прямо крохотулечкой! Соседки все удивлялись – и чего в такой сумке носить можно?
– Ну уж ясно, не мешок картошки, – усмехнулась Люся.
– Вот и она им так отвечала. А он такой… ну, обыкновенный дядька, с первого взгляда и не скажешь, что ученый какой-то. Правда, немного странный. Пройдет мимо, ты с ним поздороваешься, он головой мотнет, а потом вернется и спрашивает: «Вы что-то говорили?» Ну, это же ничего особенного, да? Жили они тихо, не буянили, никогда не скандалили. Она его все – «Вячеслав! Вячеслав!», перед ним прямо медом растекалась. А он, казалось, и не видит ее вовсе. А потом они вроде как расходиться захотели. Это мама мне говорила. Из-за стенки даже плач слышался. А иногда Инна позволяла себе кричать на мужа: дескать, я из тебя ученого сотворила, а теперь ты меня на молоденькую меняешь! Сама-то она его лет на пять старше была. Он бубнил что-то в ответ, а громко никогда не огрызался. Только порой дверью хлопал, уходя. А уж потом оказалось, что он вот так же на работу ушел, а ее кто-то убил. К ним сестра Инны приходила – Лидия. Она такая серьезная, хмурая все время, я ее даже побаивалась, а мама нашла с ней общий язык. Мама мне рассказывала, что когда Лидия пришла в тот день к Антоновым и дверь-то открыла, у нее ключи были свои, то сразу на Инну наткнулась. Та уже мертвая была. Лидия перепугалась и к матери – звонить. У них, конечно, и свой телефон имелся, но, видно, страшно ей было рядом с покойницей, вот она и прибежала. Уже вместе с мамой вызвали «Скорую» и милицию, а потом Лидия у нас весь вечер отсиживалась. А позже она с дочерью сюда перебралась. Так и повелась их дружба с мамой, хоть дружбой-то я называть их отношения не стала бы. Лидия приходила только тогда, когда ей что-то надо было, а маму к себе ни разу и не приглашала. Жили вдвоем с дочкой, как два сыча. Потом дочь Лидии замуж вышла, уехала, а у Лидии через несколько лет ноги отнялись, она с постели не вставала. Вот мама за ней и ходила. Дочь-то не больно навещала, только прибежит, денег сунет, а чтобы в магазин или в аптеку, к примеру, сходить, так никогда…
