очевидным намерением покинуть компанию. Но это, видно, уж потому, что бутылка была пуста.
Не попрощавшись, потопал на свою Председателеву улицу. Над вылинявшей от пота рубахой, повыше воротника, бугрился тугой коричневый загривок. Плечи, однако, приспущены, какая-то невидимая тяжесть тянула их книзу, к земле. Длинные руки поэтому висели не возле ног, по бокам, а чуть впереди, и в их вялом взмахе уже не чуялось прежней мощи.
Проводив его долгим взглядом, Егор почему-то вздохнул сокрушенно, потом, как бы вспомнив внезапно, объявил другу:
– А знаешь, Иван, весною откажусь от рассады. Буду сеять помидоры семенами. Взойдут пораньше. У колхоза будут ранние овощи.
– Никаких не будет. Ни ранних, ни поздних, – решительно возразил Иван и на возмущенный жест Егора прошипел свое обычное, предупреждающее: – Чу, чу, чу!.. Взойдут они до срока – мороз тут как тут: «Здравствуйте, голубушки, давненько я вас поджидаю!» И – трах! Свесят головы твои всходы, про себя подумают: «Дурак ты, дурак, Егор! Выставил ты нас на верную гибель!» Вот что скажут про тебя твои растения. И, знаешь, будут правы. Чу, чу, чу!.. Не торопись с кулаками, а выслушай до конца. Всходы – что? Поворчат, да и помрут. А как ты будешь объясняться с председателем, что ты, друг мой разлюбезный, сообщишь Аполлону?.. Чу, чу, чу!.. Да тебя за такой разор Меркидон в лесу встренет и расстреляет из своей двустволки, как классового врага, как злостного вредителя. Я уж не говорю о бабах, твоих огородницах. Топили они тебя однажды в Кривом озере, из которого ты воду качаешь, да не утопили. Пожалели твоих малых деток. А за такое дело не пощадят. Вот что тебя, Егорий-непобедоносец, ожидает в самом недалеком будущем. Мало будет на тебя председателя, секретаря и огородниц – я своего тестя натравлю. Он тебе покажет! С Каплей только свяжись – целый век будешь чихать. Я-то уж это очень хорошо знаю...
– Ты кончил? – спокойно осведомился Егор.
– Чу, чу, чу!.. Еще немного, и кончу.
– От тестя, поди, болтать-то научился.
– От него. С кем поведешься... Согласно пословице. А ты потерпи еще маленько, а потом я тебе слово предоставлю. Лучше уж от меня потерпеть, чем от всех прочих граждан. Я тебя колотить не собираюсь, хоть ты того давно заслуживаешь. А те поколотят, и здорово поколотят. Схлопочешь ты, Егорий, превеликую взбучку со своей глупой затеей!.. Ну а теперь последнее слово предоставляется подсудимому Трушину Егору Алексеевичу. Валяй, Егор!
Слово «подсудимого» было на редкость коротким.
– Дурак ты, Иван! – сказал он, и в добрых глазах его отразилось нечто похожее на сожаление. – В конце июля на будущий год приходи со своей ревизией. Там посмотрим!
В середине марта, прихватив с собой старших сыновей, Егор отправился на реку. Весь день от реки слышались звонкие удары пешни и топоров. Крошки льда взлетали высоко, в них то и дело вспыхивали радуги.
Большие куски льда один из Егоровых сыновей отвозил к себе во двор, складывал в погреб.
– Для чего тебе лед понадобился? – спросил Иван, выйдя на реку.
– А чтоб летом молоко не прокисало, – сказал Егор, пряча что-то в своих глазах.
– У тебя оно и так не прокиснет. Не успеет.
Иван явно намекал на многодетность своего приятеля. Женились друзья в сорок пятом, сразу же после войны, и дали друг другу клятву обзавестись не менее чем семью детьми каждый. Трудно теперь сказать, чем вызван был этот их определенно завышенный план. Вернулись они, можно сказать, к разбитому корыту: ни кола ни двора и решительно никаких продовольственных запасов. Казалось, с потомством можно было бы и повременить. Однако женились, и ровно через девять месяцев после свадьбы у того и у другого в зыбках заверещало по дитяти. А еще через год – по другому, потом по третьему, четвертому. Егор в намеченные сроки выполнил свой план: теперь у него было четыре сына и три дочери. Мне стоило немалых усилий запомнить имена Егоровых ребят. Так идут они у него во возрастной иерархии: Коля, Вася, Галя, Маня, Вова, Таня и Егорка. Последнего нарекли в честь отца-героя. У Егорова приятеля после четвертого случилась осечка. Жена ли прихворнула аль еще что, но вот уже несколько лет Иван не продвигается вперед. Говорит, что это застой временный, перед новым скачком. Так оно или нет, но мы с Егором ждем, одновременно не лишая себя удовольствия подтрунивать над товарищем.
Между тем яростные споры двух приятелей продолжались. Пробравшись в Егоров погреб, Иван увидал как-то на кусках льда помидорное семя. Выскочил из погреба пробкой и чуть ли не с кулаками – к Егору:
– Ты с ума сошел?
– В чем дело? – не понял тот.
– Он еще спрашивает?! Ты зачем семена морозишь? Тебе для того их покупал колхоз? Ты, еловая твоя голова, знаешь, сколько за них заплачено? Сейчас же пошлю за вечным депутатом! На суд тебя товарищеский, а там, может, и на уголовный!.. Чу, чу, чу!.. Ты еще дашь свои показания!..
– Я их закаляю, – успел-таки просунуть три этих коротких словца Егор.
– Кого? Семена закаляешь?
– Семена.
– Закаляй-ка ты свои... А колхозное добро не губи! Ясно?
– Ясно, что ты болван. Я за огород головой отвечаю. И ты не лезь в мои дела раньше времени! – Егор неожиданно ощетинился, в вечно добрых карих глазах его метнулись молнии. – Суется тут всякий. Ты вот этой книги не читал? – И хозяин дома грохнул об стол, перед самым носом малость опешившего приятеля, преогромным томищем, на твердой обложке которого большими буквами начертано: «Огородное хозяйство». – Я ее, можно сказать, наизусть знаю. Ты, небось, слыхом не слыхивал про мозаичную болезнь капусты, а я с этой самой болезнью каждое лето веду смертельную войну. А ты еще мне указываешь!..
– Чу, чу, чу!..
– Ты мне не чучукай! Раз задел за живое – пеняй на себя.
– Что мне пенять, я лучше уйду.
– Давно бы так.
Иван ушел. А Егор дождался, когда тот ушагал на достаточное расстояние, постоял в раздумье. Потом нырнул в погреб. Зачерпнул пригоршней холоднющие, как ледышки, семена и впервые испугался. Руки мгновенно окоченели, заломило их страшно, холодок этот пробежал по рукам выше, проник до самого сердца. Невольно вскрикнув, Егор вылез из погреба, схватил мешок и вновь полез в погреб. Затем он бегал по избе с мешком семян, не зная, что с ними делать: положить ли их на печь, на пол ли рассыпать или оставить так, в мешке. Неожиданно вспомнил, что паника во всех делах плохой помощник. Сел на лавку, обхватив коленями мешок и уняв таким образом дрожь в ногах. Постепенно успокоился. Холодок откатился от сердца, кровь вернулась к щекам, к пальцам рук. Раскрыл нужную страницу книги, прочел. Выругал Ивана. Себя выругал пуще. Сгреб в охапку мешок и отнес в холодные сенцы.
Весною, как только сошла полая вода и на земле образовалась тоненькая корочка, Егор посеял помидоры. Женщины, против ожидания, ничего не сказали своему бригадиру. Не в пример Ивану, они доверяли Егору больше.
Я пишу эти строчки уже после того, как побывал на сборе небывалого в истории Выселок урожая помидоров на колхозном огороде. Урожай был тем более внушителен, что в этом году на селе ни у кого помидоры не уродились: люди пытались подсаживать рассаду – мороз убивал ее насмерть. А Егоровы всходы выдержали.
Внешне Егор редко выказывает волнение, и потому, наверно, мало кто замечал его переживания. Лишь ночной ведун, Меркидон Люшня, застал однажды огородного бригадира в крайнем смятении. Меркидон в обычное время, то есть поздней ночью, бродил по лесу. Сквозь деревья где-то вдали померещился ему огонек. Меркидон прикрыл глаза, открыл их вновь – нет, не померещилось: огонек, настоящий огонек мерцал вдалеке. Не порубщик ли сел передохнуть да закурил? По-медвежьи треща сухими ветками, Меркидон двинулся на красную мерцающую точку. Вышел прямо к колхозным огородам. У водокачки увидел присевшего на корточки человека.
– Это ты, Егор? – удивился добровольный полесовный. – Чего ты тут сторожишь весной-то?
– Не всходят, Меркидон. А пора бы уж им всходить. Вот какие дела...
В голосе Егора было что-то такое, от чего Меркидону стало жутковато. Он зябко передернул
