Когда Цзян Пин покинул «Приют великих мужей», солнце уже клонилось к закату. Проходя мимо храма Башня Железной горы, он увидел старого даоса с тыквенной бутылью для вина.
— Простите за беспокойство, почтенный, — поклонился Цзян Пин, — нельзя ли заночевать у вас?
Цзян Пин взял у даоса бутыль, сам сходил за вином, да заодно принес и разных закусок. Они расположились в небольшом флигеле, стали есть, пить и завели разговор. От Ху Хэ, так звали даоса, Цзян Пин узнал, что к его настоятелю пришел старый друг Хуа Ху-де, что они схватили какого-то человека и заперли в башне. Судя по описанию, это был Хань Чжан.
Вот что приключилось с Хань Чжаном…
Третьего дня ночью он вернулся в Санхуачжэнь на постоялый двор и услышал, что все толкуют о каком-то Хуа Ху-де — Бабочке, который сбежал от суда из Восточной столицы.[51] Хань Чжан переоделся, чтобы не быть узнанным, и отправился на поиски. Забрел ненароком в глухое место и при свете луны увидел храмовое строение. По надписи над входом он сразу догадался, что это женский буддийский монастырь. Вдруг внимание его привлекла мелькнувшая возле стены фигура. Хань Чжан взобрался на стену и заглянул во двор — нигде ни души. Спрыгнул на землю и тихонько пробрался к главному храмовому строению. Дверь не была заперта. Внутри горел свет, и на окне отчетливо вырисовывалась тень мужчины с приколотой к волосам бабочкой.
— Умоляю тебя, о дева! Исполни мое желание! Не серди меня!
— А что ты сделаешь со мной, если не исполню? — послышался в ответ девичий голос.
— Еще ни одной женщине не удавалось вырваться из моих рук! А ты что — монашка?
— Нет, но я в детстве долго болела, и родителям пришлось отдать меня в монастырь! Уйди, я уже подготовилась к загробной жизни!
— Подлая девчонка, вздумала пугать меня своей смертью! — Хуа Ху-де схватился за меч.
— Стой! — крикнул Хань Чжан, появляясь на пороге.
Хуа Ху-де вздрогнул, быстро обернулся, ударом ноги разбил лампу и выскочил наружу.
Неожиданно со стены во двор спрыгнул рослый детина с длинным резаком в руке и бросился на Хуа Ху-де. Тот одним прыжком перескочил через ограду и пустился наутек. Хань Чжан кинулся следом.
Детина тоже побежал. Вскоре они очутились у храма. Хуа Ху-де перескочил через стену, Хань Чжан — за ним. В это время во двор вбежал человек с криком:
— Ну, Хуа Ху-де, теперь ты от меня не уйдешь!
Хуа Ху-де перекувырнулся, взмахнул мечом и рассек Лань Чжану бровь. Тот, поняв, что дело плохо, бросился бежать.
Тогда Хуа Ху-де обрушился на нового противника. Но едва они схватились, как из флигеля выбежал настоятель, толстяк У Дао-чэн, вместе с Хуа Ху-де они схватили детину и заперли в башне.
Если хотите узнать, как на самом деле все было, прочтите следующую главу.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
Выслушав даоса, Цзян Пин подумал: «Второго брата, оказывается, схватили!»
Между тем даос захмелел и повалился спать. Тогда Цзян Пин сбросил с себя халат, захватил меч, погасил лампу и, выскользнув из флигеля, побежал на внутренний двор. Там он услышал, как кто-то сказал:
— Вы за что меня связали?
Но это не был голос Хань Чжана.
— Ты кто? — тихо спросил Цзян Пин, пробрался к пленнику и освободил его от веревок.
— А ты кто? — в свою очередь спросил пленник.
— Я — Цзян Пин.
— А я — Лун Тао. Хотел отомстить за брата и сам попал в ловушку. Вчера какой-то странник хотел мне помочь, но потом сбежал.
«Судя по описанию, это был Хань Чжан. Но почему он сбежал?» — подумал Цзян Пин и спросил:
— Видел ты здесь кого-нибудь?
— Какие-то двое направились к стене за бамбуковой рощицей.
— Ладно, жди меня — я скоро вернусь.
Цзян Пин пошел к роще и действительно увидел там стену. Он тщательно ощупал каждую доску, заглянул в каждую щель. Вдруг что-то звякнуло, и стенка раздвинулась. Цзян Пин протиснулся в узкий проход и увидел дом с террасами. В западной комнате горел свет, на циновке сидели двое и вели разговор. Цзян Пин подкрался к окну и прислушался.
— Успокойтесь, мудрый брат, — сказал один. — Экая важность — монашка!
— Да поймите же, старший брат, — ответил другой. — С тех пор как увидел ее, не нахожу себе места, не сплю и не ем. А она ни в какую, и слушать не хочет. Будь это не она, а другая, давно бы прикончил упрямицу, а ее — не могу!
Это вели между собой беседу У Дао-чэн с Хуа Ху-де. Цзян Пин чуть было не ворвался в комнату, чтобы расправиться со злодеем, но потом передумал, подкрался к двери и вполголоса позвал:
— Святой отец, выйдите на минутку!
Сам же отбежал прочь и спрятался в бамбуковой роще. На пороге появился У Дао-чэн.
— Кто здесь?
Ответа не последовало. У Дао-чэн огляделся, заметил, что дверь открыта, и выглянул наружу — нигде ни души.
«Должно быть, пьяный Ху Хэ приходил», — решил настоятель.
Размышляя, он машинально направился к югу, словно влекомый какой-то неведомой силой, остановился совсем близко от Цзян Пина и стал мочиться. Тут Цзян Пин выхватил кинжал и вонзил его злодею в живот. Даос охнул и со стоном рухнул на землю, а Цзян Пин поспешил вернуться.
— Там кто-нибудь есть? — спросил Хуа Ху-де, услышав шаги.
Цзян Пин, не отвечая, ворвался в комнату, хотел ударить негодяя кинжалом, но промахнулся, Хуа Ху- де с криком выскочил во двор.
Цзян Пин — за ним. Но тут мимо самого его уха со свистом пролетел какой-то предмет и стукнулся о дощатую стену.
Тогда Цзян Пин свернул к пагоде, где оставил Лун Тао, рассказал ему обо всем, что приключилось, и спросил:
— Куда же мы теперь пойдем?
— Я иду в Санхуачжэнь, чтобы встретиться с Фын Ци. Может быть, пойдем вместе?
— Что ж, я не против — согласился Цзян Пин.
До Санхуачжэня добрались, когда уже взошло солнце. Зашли в трактир, но едва сели, как увидели, что трактирный слуга вытаскивает из таза с водой живую рыбу.
— Прекрасная рыба! — воскликнул Цзян Пин и обратился к слуге. — Не поджаришь ли нам одну?
— Не могу, — ответил слуга. — Ее заказал важный военачальник. Он болен, и рыба эта ему как бы вместо лекарства. Все утро я бегал, пока ее раздобыл! Так что не обессудьте, господин!
— А давно живет у вас этот военачальник? — поинтересовался Цзян Пин.
— Пришел третьего дня, вышел полюбоваться луной, вернулся в четвертую стражу и слег. За лекарством посылал сразу в три лавки, сам его составлял. А наутро выздоровел. Дал мне денег, велел купить вина и живой рыбки, сказав при этом: «Не поем рыбки — не выздоровею».
Слушая слугу, Цзян Пин думал: «Этот военачальник не кто иной, как мой второй брат. Его ранили в монастыре Гуань-инь каким-то отравленным оружием. Иначе зачем ему было посылать за лекарством сразу
