Республики должен отличаться от пыльных развалин за городской чертой французского колониального Туниса на родной планете Хеллборна, или от картинок в учебнике истории, на которых был изображен центр античной империи Ганнибалов и Гамилькаров. Но сердце отказывалось верить.
Город-крепость, город-цитадель. Каждый небоскреб — гигантская флак-башня. На каждом перекрестке — бронеколпак ДОТа. Каждый тротуар — готовый ход сообщения, огороженный железобетонным стенами окоп; и даже фонтан на площади — пулеметное гнездо. А все пешеходные переходы — подземные.
Джеймс Хеллборн от всей души пожалел солдат, которым придется штурмовать Новый Карфаген. В любой среде. Интересно, чем завершился ночной налет на это «Сердце Тьмы»?
Именно так, тьмы — на улицах, окруженных «флак-небоскребами», царил полумрак.
Но несмотря на все вышеперечисленное, это был в первую очередь город, обиталище людей. Люди спешили куда-то по его улицам, толпились на трамвайных остановках, переходили из дома в дом; и далеко не все они носили военную форму, хотя таковые были в явном большинстве. И было странно находить в тени «флак-небоскребов» кафе, рестораны, книжные лавки и даже магазины дамских шляпок.
— Складывается впечатление, — негромко заметил Хеллборн, когда Патриция остановилась у витрины такого дамского магазинчика, — что отцы-основатели Спаги пытались построить идеальное военное государство. Но на каком-то этапе произошел сбой. Если фанатикам вроде полковника Ганнибала достаточно Бесконечной Войны, то простому народу нужны простые и маленькие радости жизни.
— Именно так, — согласилась Пат. — А видел бы ты карфагенскую Касабланку! Она еще меньше походила на солдатский лагерь. Но я все равно рада, что ее больше нет, — мстительно добавила она.
«Два года исправительных работ на благо общества», — вспомнил Джеймс, но все-таки укоризненно заметил:
— Это была возможная дорога домой.
— Чем-то приходится жертвовать, — с показным равнодушием отвечала Патриция. — Но мне кажется, Мак-Диармат издевался, когда предлагал нам полюбоваться на Карфаген перед разрушением. Однообразие и утилитарность здешней архитектуры утомляет. Который час?
— Время ланча, — сказал Хеллборн. — Если здесь вообще принято завтракать в это время. Как мало мы еще знаем…
— Вавилон, — напомнила ему Патриция. — Мы же эмигранты из Британской империи, у нас странные обычаи. Подумаешь, ланч — мы пьем чай в шесть часов вечера и закусываем его лимоном. Даже в такую жару. Никто ничего не заподозрит.
(Патрули военной полиции уже дважды проверяли у них документы, но после беглого просмотра следовало поспешное вежливое козыряние и пожелание счастливого пути/отдыха/етс.)
Как оказалось, псевдобританцы могли себе позволить чай не только в шесть вечера, но и в пол- одиннадцатого утра.
— У нас лучшие индоокеанские сорта, — принялся нахваливать свое меню официант, — из довоенных запасов. Надеюсь, что уже в самые ближайшие дни наши доблестные воины возьмут Суэц и поставки будут возобновлены!
«И я надеюсь, — собирался ответить Хеллборн, — потому что без хорошего цейлонского чая мы не сможем продолжать войну!» Но на всякий случай промолчал. Вдруг здесь принято доносить на болтливых офицеров в Карфагенскую службу безопасности.
Хорошее кафе, уютное, чем-то напоминает харбинский ресторанчик Рика. Вот и пианист на эстраде застучал по клавишам. Но на каком языке эта песня?
— Это пунический, — шепнула Патриция. — Наслушалась в Касабланке. После Солдатской Революции вожди военной республики планировали ввести новый единый государственный язык, что-то вроде эсперанто. Желательно, какой-нибудь «карфагенский». Предлагались самые безумные проекты, вплоть до вандальского и мальтийского. Ничего из этого не вышло, здесь по-прежнему пользуются французским и испанским. Но остались кружки любителей, они выпускают толстые литературные журналы, сочиняют стихи и песни…
— О чем он поет? — поинтересовался Джеймс.
— Ты не поверишь, — покачала головой Патриция.
— Пошли отсюда, — резко поднялась Патриция. — Хорошего понемножку. Достаточно малоприятных воспоминаний для одного дня.
На соседней улице они остановились возле очередного бетонного купола. У входа маячил бородатый мужчина в белом хитоне и фригийском колпаке.
— А вот и храм Митры, — заметила мисс Блади. — Заглянем?
— Не стоит, — покачал головой Хеллборн. — Я добрый альбионец, который должен верить в святую троицу Авраама, Исаака и Иакова. Вернемся домой.
