Греческая история, том 2. Кончая Аристотелем и завоеванием Азии

ГЛАВА XII. Новая северная держава

Страны, лежащие в северной и северо-западной Греции, позади Пинда и Олимпа, до IV века составляли обособлен­ный мир. Здесь почва все еще на необозримые пространства была покрыта девственным лесом, который на юге греческо­го полуострова давно уже был вытеснен земледелием; в этих лесах еще встречались и дикий бык, и даже лев. Промеж ле­систых гор в далеко раскинутых открытых деревнях жило редкое население; укрепленных поселков было немного, и за исключением халкидских и коринфских колоний у берегов, на всем огромном пространстве от Ионического моря до Стримона не было ни одного сколько-нибудь значительного города. В языке и нравах сохранилось множество остатков старины; гомеровские звуки, которых в остальной Греции давно уже нельзя было услышать, здесь еще жили в устах народа. Здесь меч все еще был неразлучным спутником мужчины, здесь еще господствовал старый обычай есть си­дя, и, подобно гомеровским героям, македоняне и эпироты умели пить на славу.

Государственное устройство также в главных чертах ос­тавалось тем же, что и в героическую эпоху. Из всех грече­ских стран, исключая Спарту и Кипр, только здесь старая наследственная монархия сохранилась до IV века — у молоссов в Эпире, правда, очень ограниченная в своей компе­тенции, но у македонян — в полной силе, так как беспре­станные войны с фракийцами и иллирийцами требовали здесь твердой государственной власти. Царь был неограни­ченным главнокомандующим на войне и по собственному усмотрению руководил внешней политикой государства. Но внутри его власть была значительно ограничена законом и обычаем, и в особенности право осуждать гражданина на смерть принадлежало собранию способных нести оружие мужчин. Ибо в Македонии сохранилось многочисленное со­словие свободных крестьян, которые на войне составляли ядро пехоты; кроме того, здесь существовала могуществен­ная знать, владевшая очень значительной земельной собст­венностью, — „военные товарищи' (???????) царя, как ста­рым гомеровским термином называли себя члены этого со­ словия.

Около времени Пелопоннесской войны эллинская куль­тура начала проникать и в эти края. В Эпире царь Фарип, сам воспитанный в Афинах, с успехом старался распростра­нять просвещение среди своего народа. В том же направле­нии действовал царь Архелай в Македонии (выше, с.94). Во время смут, охвативших страну после его убийства, прави­тельству было, разумеется, не до забот о духовных интере­сах народа; но лишь только под властью Пердикки порядок был восстановлен, монархия снова вступила на путь, указан­ный Архелаем. Ученик Платона, Эвфрей из Ореоса, сделался самым влиятельным человеком при македонском дворе и до такой степени ввел здесь в моду научные занятия, что, как говорят, люди, незнакомые с философией и математикой, не допускались к царскому столу. Это, разумеется, гипербола, но она показывает, что македонские вельможи следовали примеру своего царя. Поэтому многие из полководцев Фи­липпа и Александра были высокообразованными людьми, и некоторые из них, как Антипатр и Птолемей, даже сами под­визались на литературном поприще. Филипп также продол­жал действовать в этом направлении; как высоко он ценил риторическое и философское образование, лучше всего до­казывается тем, что в воспитатели своего сына Александра он пригласил Аристотеля.

В то же время и политическое устройство было преоб­разовано по образцу передовых греческих государств. Внешним образом эти стремления выразились в том, что вместо неуклюжего местного наречия официальным языком был сделан аттический диалект. При Пердикке афинский эмигрант Каллистрат преобразовал финансовое управление государства. Преобразование военного ведомства начал уже Архелай; его преемники усвоили в полном объеме те ново­введения в области вооружения и тактики, которые ввел особенно Ификрат, и еще более усовершенствовали их (вы­ше, с.322), пока, благодаря организаторскому таланту Фи­липпа, македонская армия сделалась лучшею армией в свете; и она удержала за собою эту славу до тех пор, пока наконец при Пидне была сломлена более совершенной тактикой рим­ лян.

Когда таким образом государства Северной Греции от­крылись для эллинской культуры, — и здесь начала обнару­живаться потребность в более строгой политической кон­центрации. Еще в эпоху Пелопоннесской войны каждая из мелких народностей Эпира составляла обособленное госу­дарство; только молоссам уже тогда удалось подчинить сво­ему владычеству своих северных соседей, атинтанов. Затем в первые десятилетия IV века хаоны и феспроты, обитавшие на берегу Ионического моря, также вступили в союз с молоссами. Молосские цари стояли во главе федерации и ко­мандовали ее армией во время войны; избираемый на год „президент' {простат) молоссов являлся вместе с тем эпо­ нимом — правителем союза; в прочем же каждый из „союз­ных народов Эпира' имел одинаковые права и пользовался обширной автономией во внутренних делах, тогда как общие вопросы разрешались союзным собранием.

Гораздо полнее было осуществлено объединение в Ма­кедонии. Здесь наиболее плодородная и наиболее густо на­селенная часть страны — обширная равнина по нижнему Галиакмону и Аксию — составляла единое государство еще с того времени, когда македонские цари отвоевали этот край у туземных фракийцев; здесь новых поселенцев побуждали к более тесному сплочению и сам характер местности, и еще более чувство самосохранения ввиду опасности, которою беспрестанно грозили им воинственные варварские племена с востока и севера. Напротив, в верхней Македонии, которая высокими горными цепями разделена на ряд долин и благо­даря этому была лучше защищена против неприятельских нападений, отдельные округа сохранили свою самостоятель­ность; таковы: Элимиотида на верхнем Галиакмоне, Орестида у устьев этой реки, Линкестида в плодоносной котловине на среднем Эригоне, Тимфея в горах у эпирской границы. Все эти государства, хотя и признавали верховную власть македонских царей, были вполне самостоятельны, управля­лись собственными князьями и не раз пытались вести само­ вольную политику и освободиться от верховенства Македо­нии. Эти порядки существовали еще во время войны между Спартою и Олинфом (выше, с. 156); лишь царю Аминте III в его последние годы или его сыну Пердикке удалось подчи­нить областных князей и слить горные округа в одно госу­дарство с Нижней Македонией. Но старый партикуляризм держался здесь еще целые века; когда римляне незадолго до битвы при Киноскефалах вторглись в Македонию, Орестида одна из всех провинций государства примкнула к врагу.

Таким образом, в течение первой половины IV века в ряды греческих государств вступили две новые державы. Правда, Эпир, при своей слабой союзной организации, не мог иметь значительного влияния на международные дела, и вследствие этого молосским князьям по необходимости при­ходилось искать поддержки у других держав — сначала у Афин, потом у Ясона Ферского и, наконец, у Македонии. Тем более важное значение имела Македония. Занимая про­странство более чем в 30 ООО кв. километров, она являлась величайшим объединенным государством тогдашней Гре­ции, и если народонаселение ее, особенно в северных окру­гах, и было сравнительно редко, то по абсолютному количе­ству жителей она превосходила все остальные греческие го­сударства, исключая разве Афины. Но и Афины уступали Македонии в смысле удобств для осуществления политиче­ских целей благодаря двум ее преимуществам: монархиче­скому строю и несравненной военной организации[7].

Политические цели, к которым должны были стремить­ся македонские цари, были ясны с самого начала; надлежало, с одной стороны, приобрести побережье, с другой — подчи­нить своему влиянию соседнюю с юга страну, Фессалию. Но попытки, направленные к покорению прибрежных городов, встретили энергичное сопротивление со стороны Афин и быстро развивавшего свои силы Олинфийского союза; мало того, важная Пидна, искони принадлежавшая к Македонии, подчинилась Афинам (выше, с. 187). Столь же бесплодными остались, как мы видели, попытки Архелая и Александра подчинить своей власти Фессалию.

Лишь Филиппу удалось разрешить те задачи, о которые разбились усилия его предшественников. Один из современ­ных ему историков называет его величайшим человеком, какого до тех пор произвела Европа; во всяком случае более замечательный государственный человек никогда еще не сидел на престоле. Прежде всего он владел царственным ис­кусством выбирать себе нужных людей и каждого ставить на то место, для которого он был наиболее пригоден; при этом он был достаточно благороден, чтобы без зависти