Неудача, которую Филипп потерпел под Византией, грозила уничтожить плоды всех успехов, достигнутых им во Фракии в течение трех последних лет. Поэтому он еще всю зиму провел в завоеванной стране, а весною (339 г.) предпринял поход через Гемос против племен, обитавших на правом берегу нижнего Дуная, которые в последнее время возобновили свои разбойничьи набеги во Фракию. Скифы, сидевшие у устьев Дуная, были разбиты наголову; их царь Атеас пал, и македонянам досталось в добычу большое число скота и рабов. Обратный путь Филипп избрал через страну трибаллов, в нынешней Болгарии. И здесь ему пришлось вынести ожесточенную борьбу, причем он сам был ранен в бедро; но войско проложило себе путь в Македонию. Честь оружия была восстановлена: Фракия была ограждена от набегов и северным варварам доказано, что македоняне в открытом поле непобедимы. До смерти Филиппа мир в балканских странах уже более не был нарушен.
Между тем как царь был занят на севере, Демосфен имел достаточно времени не спеша приготовиться к войне. Блестящие военные успехи, достигнутые на Эвбее и у Геллеспонта, доставили ему в Афинах безграничную популярность, и это дало ему возможность устранить множество вопиющих беспорядков в области администрации, не раз парализовавших активную силу государства. Прежде всего он заставил избрать себя „комиссаром для флота' (
Однако результаты военных действий были далеко не блестящи. Дело шло так же, как в предыдущую кампанию; благодаря своему превосходству на море Афины с успехом блокировали неприятельские побережья, но для энергичного наступления против Македонии им совершенно не хватало сил. Дело в том, что второстепенные государства, с которыми Афины вступили в союз в течение последних лет, — Эвбея, Мегара, Коринф и Ахея, — в военном отношении имели ничтожное значение. Афины и теперь не были в состоянии выставить сухопутное войско, которое могло бы помериться с войском Филиппа в открытом поле.
Все зависело от поведения Беотии. Пока это государство оставалось нейтральным, Аттика была вполне обеспечена против нападений Филиппа; стань оно на сторону Афин, последние были бы равносильны царю и на суше, а вступи оно в союз с Филиппом, Аттика до самых стен столицы была бы открыта для неприятельского нашествия. Между тем, как мы знаем, Афины уже более четверти века находились в крайне натянутых отношениях с Фивами; если между обоими соседними государствами дело и не дошло до открытой войны, то афинская политика при всяком удобном случае противодействовала интересам Беотии, и если планы Эпаминонда в конце концов потерпели крушение, то вина в этом падала в значительной степени на Афины. С другой стороны, Филипп оказал Фивам очень важные услуги. Он смирил фокейцев, которые в течение десяти лет победоносно сопротивлялись всем силам Фив, ему Фивы были обязаны восстановлением своего господства в Орхомене и Коронее, которых они собственными силами не были в состоянии вернуть к покорности. Притом, царь располагал в беотийской столице очень влиятельными личными связями еще с того времени, когда он юношей в качестве заложника несколько лет прожил в Фивах. Правда, в последнее время добрые отношения между Фивами и Филиппом начали портиться. Фивы не могли простить царю, что он удержал в своих руках ключ к Фермопилам, крепкую Никею, которою до Священной войны владели Фивы, а главное, они все более чувствовали, что усиление Филиппа низвело Беотию на уровень второстепенной державы. Сюда присоединялось еще то обстоятельство, что Де мосфен, руководивший в данную минуту афинской политикой, был фиванским проксеном и уже много лет добивался установления дружественных отношений между обеими соседними демократиями. Это семя начало теперь всходить.
Ввиду этого Филипп и его сторонники в Фивах постарались создать такое положение дел, которое сделало бы неизбежным разрыв между Беотией и Афинами. Лишь только Афины объявили войну Филиппу, он приступил к делу. Удобный повод был найден без труда: во время Священной войны Афины возобновили в Дельфах старый жертвенный дар, посвященный богу после битвы при Платее, с такой надписью: „Из добычи, взятой у мидийцев и фиванцев, когда они пошли войною против эллинов'. А по ортодоксальным представлениям воздвигнуть такой памятник, пока святилище находилось во власти грабителей-фокейцев, значило совершить кощунство. Поэтому решено было на ближайшем собрании амфиктионов, осенью 340 г., потребовать наложения на Афины штрафа в 50 талантов; роль обвинителя взяли на себя локрийцы из Амфиссы, которые благодаря Филиппу и фиванцам освободились от владычества фокейцев и поэтому всецело находились под беотийским и македонским влиянием. Если бы — чего с уверенностью можно было ожидать — Афины не подчинились приговору и отказались уплатить штраф, против них должна была быть объявлена священная война, в которой Фивам, как наиболее пострадавшей стороне, неизбежно пришлось бы принять участие.
Но, к счастью, представителем Афин в Дельфах был на этот раз подходящий человек. В числе послов, отправленных Афинами на священное собрание, находился Эсхин, и ему, при его близком знакомстве с амфиктионовым правом и дельфийской историей, без труда удалось ранить противника его собственной стрелой. Ибо сами локрийцы совершили тяжкое религиозное преступление, вспахав округ Крисы, который, согласно состоявшемуся полтораста лет назад постановлению амфиктионов, вечно должен был оставаться невозделанным в память кары, постигшей тогда этот город за совершенное им ограбление храма. Блестящей речью Эсхин увлек собрание, и тотчас решено было подвергнуть Амфиссу экзекуции. Когда же локрийцы встретили силу силою и даже оскорбили священных амфиктионов, в Фермопилах было созвано экстраординарное собрание для решения вопроса о наказании святотатцев.
Эсхин мог гордиться своим успехом; он отвратил от Афин опасность священной войны. И какая перспектива открывалась перед Афинами, если бы они воспользовались новым положением вещей и отважились принять участие в походе против Амфиссы! Афины могли смыть пятно, лежавшее на них еще со времени Священной войны, и даже война с Филиппом легко могла бы быть прекращена на почве общего уважения к дельфийскому святилищу и при посредничестве фессалийцев. Тогда афиняне и македоняне могли бы совместно обратить свое оружие против оплота персидского царя в Элладе — против Фив, которые Филипп должен был видеть у своих ног, прежде чем приступить к осуществлению своих национальных планов.
Одну минуту казалось, что дело примет именно такой оборот. Афиняне одобрили образ действий Эсхина и в минуту первого энтузиазма были готовы извлечь меч на защиту дельфийского бога. Демосфен, конечно, воспротивился этому всею силою своего влияния, и при отвращении афинян к походам ему легко удалось убедить народ, что наилучшая политика в амфисском деле — политика нейтралитета. Ввиду этого Афины не приняли участия в упомянутом выше экстраординарном собрании амфиктионов; то же сделали Фивы, находившиеся в тесной дружбе с Амфиссою; таким образом был сделан первый шаг к сближению между обеими великими демократиями.
Между тем остальные амфиктионы собрались и решили объявить священную войну против Амфиссы; верховное начальство было вверено председателю Совета амфиктионов, Коттифу из Фарсала. Действительно, амфиктионово войско выступило в поход, но не сумело покорить Амфиссу; поэтому на собрании амфиктионов поздним летом 339 г. было постановлено передать начальство царю Филиппу, который только что вернулся из своего скифского похода.
Филипп не мог отказаться от поручения, возложенного на него амфиктионами, как ни было оно для него неудобно в данную минуту, ибо при тесных отношениях, какие существовали между Фивами и Амфиссой, экзекуция против последней неминуемо должна была толкнуть Беотию в объятия Афин. Поэтому прежде всего надо было попытаться достигнуть соглашения с Фивами. Между тем как часть македонского войска направилась к Амфиссе и заняла Китинион в Дориде, — сам царь с главной армией двинулся через Фермопилы в Фокиду и занял крепкую позицию у Элатеи. Отсюда он отправил послов в Фивы, суля последним соблазнительные выгоды, в случае если Беотия примет участие в войне против Афин или по крайней мере разрешит македонскому войску пройти в Аттику. Македонское войско, стояв шее в полной готовности у границы, служило яркой иллюстрацией к словам послов.