Греческая история, том 2. Кончая Аристотелем и завоеванием Азии

сплотить про­тив иноземцев все силы нации, — такова была его цель, и он осуществил ее наиболее совершенным образом, поскольку это было возможно при тогдашних условиях. Гарантия не­ прикосновенности существующих конституций, каковы бы они ни были, повсюду обеспечила новому строю поддержку господствующей партии, а гарантия неприкосновенности частной собственности обеспечила ему симпатии достаточ­ных классов. При этом Филиппу был совершенно чужд тот эгоизм, который до сих пор побуждал все греческие респуб­лики без исключения пользоваться своим руководящим по­ложением для собственной выгоды. Подчинив общины ма­кедонского побережья, он не обратил их членов в поддан­ных, как сделали бы Спарта, Афины или Фивы, а принял эти общины на равных правах в состав македонского государст­венного союза, чем неразрывно связал их со своей державой и удвоил силы последней (выше, с.350). Но такого рода при­обретения вскоре должны были встретить естественный предел; Фессалия не могла войти в состав Македонии, как Халкидика, — Средняя Греция или Пелопоннес еще тем ме­нее. И вот здесь место включения в Македонское государст­во заняла личная уния или же оборонительный и наступа­тельный союз, тогда как Эпир был прикреплен к Македонии тесными династическими узами. Но каждому отдельному эллину всегда был открыт доступ в македонскую государст­венную службу, а способным людям из хороших фамилий Филипп даровал право гражданства в одном из македонских городов и принимал их в число своих „гетайров', где им бы­ли доступны высшие военные посты, многие же, и не будучи македонскими гражданами, занимали должности по админи­страции.

Однако исключительно моральными средствами невоз­можно сплотить в одно политическое целое нацию, раздроб­ленную в течение целых столетий. Поэтому Филиппу после победы при Херонее по необходимости пришлось занять гарнизонами целый ряд пунктов, важных в стратегическом или политическом отношениях, хотя в применении этой сис­темы он был гораздо более умерен, чем некогда Афины или Спарта. Да это и понятно — ибо Филипп обладал тем, чего недоставало этим государствам и еще более Фивам, — именно собственным могуществом, которое в состоянии бы­ло нести всю тяжесть возведенного им политического зда­ния. Афинская и Спартанская державы рухнули, когда после поражений при Сиракузах и Левктрах верность союзников поколебалась; Фивы вообще не успели основать прочной державы. Македония же с тесно связанными с нею соседни­ми странами Фессалией и Фракией была достаточно сильна, чтобы в случае надобности вынести борьбу со всей осталь­ной Грецией. Благодаря этому политическое создание Фи­липпа благополучно перенесло ряд страшных кризисов и просуществовало более столетия, пока не было разрушено превосходными силами римлян.

В сравнении с такой державой те государства, которые доныне пользовались руководящим влиянием в Греции, — Спарта, Афины и Фивы — неизбежно должны были низойти на степень второклассных государств. Вполне понятно, что они до последних сил противились установлению над собою гегемонии Филиппа, и даже после того, как спор был решен, пользовались всяким случаем, чтобы свергнуть с себя маке­донское владычество. Мы не откажем побежденным при Хе­ронее в нашем сочувствии, и не только потому, что они — побежденные; но ограниченная точка зрения афинянина, а тем более фиванца ни в каком случае не может служить для нас критерием при оценке греческой истории. В самом деле, что произошло бы, если бы союзники одержали при Херонее такую же полную победу, какую в действительности одер­жал Филипп? История предшествующей эпохи ясно показа­ла, что ни Афины, ни Фивы не были в силах объединить на­цию; а коалиция между обеими державами должна была по­рваться, как только по достижении общей цели снова обна­ружилась бы старая противоположность интересов. Тогда снова начались бы смуты политической разрозненности, — повторилось бы то же, что произошло после сражения при Мантинее, исход которого внушил Ксенофонту мрачные слова, какими он кончает свою „Греческую историю': „И в Элладе воцарилась после сражения большая анархия и сму­та, чем до него'.

Правда, после битвы при Херонее осуществилось не все, на что тогда можно было надеяться. Снова обнаружилась старая язва нации — партикуляризм, и обусловленные им внутренние распри в конце концов открыли путь завоевате­лю-чужеземцу. Но немногих лет объединения, следовавших за победой Филиппа при Херонее, оказалось достаточно для освобождения азиатских эллинов от ига варваров; их оказа­лось достаточно для того, чтобы эллинская нация сумела покорить всю неизмеримую территорию Персидского царст­ва и тем приобрела возможность расселиться, без чего она неминуемо погибла бы экономически. Мало того. Если гре­ческая культура сделалась всемирной культурой, если она преодолела преграды, отделявшие нацию от нации, если предрассудок о противоположности между эллинами и вар­варами, который разделяли еще Платон и даже Аристотель, уступил место сознанию общности всего человечества, — одним словом, если идея гуманности, сначала в кругу обра­зованных, одержала верх, то это стало возможно лишь бла­годаря завоеванию Азии, которое подготовил Филипп и Александр осуществил.

ГЛАВА XIV. Борьба западных эллинов за свободу

Еще более настойчиво, чем метрополия, нуждался в восстановлении порядка греческий Запад. С тех пор как Ди­он сокрушил державу Дионисия, здесь междоусобная война не прекращалась. Наконец, как мы видели, Дионисию уда­лось снова захватить власть над Сиракузами (выше, с.224). Вожди побежденной партии бежали в Леонтины, которые когда-то служили самым прочным оплотом Диону и где те­перь властвовал старый сподвижник Диона, сиракузец Гикетас. Отсюда они обратились за помощью в метрополию — Коринф, и к их просьбе присоединился и Гикетас.

Коринфяне не хотели отказаться от почетной обязанно­сти восстановить порядок в Сицилии. Они снарядили не­большую эскадру и решили начальство над нею вручить Тимолеону, тому самому, который когда-то велел убить своего собственного брата за то, что он сделал попытку провозгла­сить себя тираном своего родного города (выше, с. 189). Его прошлое служило для сикелиотов (греков Сицилии) гаран­тией, что будут употреблены все старания для окончатель­ного искоренения тирании. Правда, боевые силы, которыми располагал Тимолеон, были очень незначительны — всего 700 наемников, большею частью ветераны Фокейской вой­ны, и 7 военных кораблей, к которым присоединились еще 3 триеры от коринфских колоний Левкады и Керкиры; но коринфяне рассчитывали на то, что в Сицилии нужен только вождь, вокруг которого могла бы сплотиться республикан­ская партия. Успех показал, что они не ошиблись в расчете.

Карфаген не мог отнестись безучастно к известию о вмешательстве коринфян. Он воспользовался анархией в греческой части Сицилии, чтобы подчинить себе греческие города побережья — Акрагант, Гелу и Камарину; в осталь­ном он предоставил вещам идти своим порядком, довольст­вуясь тем, что со времени распадения великой Сиракузской державы карфагенским владениям более не грозило никакой опасности. Теперь необходимо было воспрепятствовать из­менению этого, столь выгодного для Карфагена, порядка вещей. И вот карфагеняне выслали эскадру из 20 триер в Мессинский пролив, чтобы помешать Тимолеону перепра­виться на остров; одновременно в Лилибее был высажен от­ряд войска.

Между тем в Сиракузах положение дел изменилось. Гикетасу удалось нанести решительное поражение Дионисию; его войска вместе с бегущим врагом проникли в город и взя­ли большую часть его. Дионисий удержал за собою только сильно укрепленный остров Ортигию и был здесь заперт Гикетасом.

Приблизительно в это самое время Тимолеон прибыл в Регий, не обратив внимания на протест карфагенян, которые выслали ему навстречу посольство в Метапонтий. Точно так же ему удалось обмануть бдительность карфагенской эскад­ры, крейсировавшей в проливе, и достигнуть гавани Тавромения, где Андромах, владыка города, встретил его с рас­крытыми объятиями как спасителя Сицилии. Но Гикетас те­ перь, после своей победы над Дионисием, считал возмож­ным обойтись без коринфской помощи; поэтому он заклю­чил с Карфагеном союз против Тимолеона и, получив извес­тие о его удачной высадке, тотчас выступил в поход с луч­шей частью своих войск. Но он ошибся в оценке врага; близ Гадранона, у западного склона Этны, Тимолеон неожиданно напал на войско тирана, которое, несмотря на свой количе­ственный перевес, потерпело полное поражение. Теперь на сторону Тимолеона перешли тиран Катаны Мамерк и сво­бодный город Тиндарис. Но, без сравнения, важнейшим по­следствием победы было то, что и Дионисий примкнул к Тимолеону. Со времени своей несчастной битвы с Гикетасом тиран находился в отчаянном положении: тесно обложенный в своей крепости, без всякой надежды на чью-либо помощь, он нигде не видел для себя убежища на случай, если бы ему пришлось сдаться. А насчет участи, которая ждала его, раз