Левиафан

считать вас своим гражданином?

Улыбаясь, Хагбард полез во внутренний карман яхтсменского блейзера с медными пуговицами, надетого им по такому торжественному случаю, и вручил Гауптманну свой паспорт. Взглянув на документ, тот крякнул от удивления.

— Экваториальная Гвинея. — Гауптманн поднял глаза на Хагбарда и нахмурился. — Фернандо-По!

— Именно так, — подтвердил Хагбард, и его смуглое ястребиное лицо осветилось улыбкой. — Я приму ваши сочувствия по поводу печального положения дел в этой стране.

Неприязнь Гауптманна к плутократу усилилась. Безусловно, Челине был одним из тех беспринципных международных авантюристов, которые выбирали гражданство, руководствуясь теми же соображениями, что и судовладельцы, регистрировавшие корабли в Панаме. Наверняка он богат, как вся Экваториальная Гвинея вместе взятая, и при этом, скорее всего, ничего не сделал для усыновившей его страны, разве что подкупил пару чиновников, чтобы скорее получить гражданство. Экваториальная Гвинея раскололась на части, едва не втянув мир в третью и последнюю мировую войну, но это не помешало сидящему перед ним средиземноморскому хлыщу и паразиту спокойно приехать на рок-фестиваль на «бугатти-ройял» с целой кучей прихлебателей, лизоблюдов, подхалимов, любимчиков, шлюх, наркоманов и социально пассивных элементов всех мастей. Отвратительно!

Хагбард оглянулся.

— Тут неважное место для беседы. Как вы выдерживаете такую вонь? Меня тошнит.

Довольный, что доставил хоть какое-то неудобство этому типу, к которому он испытывал тем больше антипатии, чем больше о нем узнавал, Гауптманн откинулся на спинку красного кресла и неприятно усмехнулся:

— Вам придётся меня простить, Freiherr Челине, но я считаю, что в данный момент нам необходимо побеседовать именно здесь. Однако мне казалось, что сей специфический рыбный запах не должен вызывать у вас тошноту. Наверное, меня ввела в заблуждение ваша морская форма.

Хагбард пожал плечами.

— Я люблю море. Но если кому-то нравится вода, это не значит, что он будет в восторге от дохлой скумбрии. Что это, по-вашему?

— Не имею ни малейшего представления. Я надеялся, что вы внесёте ясность.

— Так вот, это просто дохлая рыба. Именно она здесь и воняет. Боюсь, вы рассчитывали получить от меня больше информации. Наверное, вы предполагаете, что я могу многое рассказать о прошедшей ночи. Но что именно вас интересует?

— Прежде всего я хочу знать, что тут на самом деле произошло. На мой взгляд, мы столкнулись с массовым наркотическим отравлением. В последние годы у нас — в Западном мире в целом — подобные инциденты становятся повсеместными. Судя по всему, на этом фестивале случаи употребления безалкогольных напитков с ЛСД были не единичными.

— Если угостить каждого таким десертом, кто избежит галлюцинаций? — заметил Хагбард.

— Прошу прощения?

— Я перефразировал Шекспира[31]. Впрочем, это к делу не относится. Прошу вас, продолжайте.

— Ну так вот, до сих пор никто не смог связно и достоверно доложить мне о ночных событиях, — сказал Гауптманн. — Я совершенно уверен в том, что умерли по меньшей мере двадцать семь человек. Произошло массовое злоупотребление ЛСД. Есть множество сообщений о выстрелах из пистолетов и винтовок, а также звуках автоматных очередей, которые доносились с берега озера. И есть очевидцы, утверждающие, будто они видели людей в эсэсовских мундирах, бегавших по лесу. Если это не галлюцинации, значит, налицо факт серьёзного преступления, поскольку именно так квалифицируется в Федеративной Республике Германии ношение нацистской формы. До сих пор нам удаётся скрывать большую часть этой информации от прессы, поскольку мы изолировали прибывших сюда репортёров. Нам предстоит точно установить, какие преступления были совершены, кто их совершил, и привлечь виновных к судебной ответственности, иначе мы предстанем перед всем миром как государство, неспособное справиться с массовым моральным растлением молодёжи.

— Все государства — массовые растлители молодёжи, — сказал Хагбард. — Я бы не волновался по этому поводу.

Гауптманн хмыкнул, мысленно представив себе одуревших от наркотиков участников нынешнего эсэсовского маскарада и себя, пятнадцатилетнего, в немецкой военной форме — более тридцати лет назад. Он хорошо понимал, что имеет в виду Хагбард.

— Я должен выполнять свои обязанности, — угрюмо буркнул он.

Посмотри, насколько приятнее стал мир после того, как его покинули Зауре, — вспыхнули в его сознании слова Дили-Ламы. Лицо Хагбарда оставалось бесстрастным.

— Судя по всему, — продолжил Гауптманн, — в этом инциденте вы повели себя весьма конструктивно, Freiherr Челине. Говорят, когда истерия и галлюцинации достигли пика, вы вышли на сцену и выступили с речью, которая успокоила публику.

Хагбард рассмеялся.

— Я вообще не имею понятия о том, что говорил. Знаете, о чем я тогда думал? Считал себя Моисеем, а их — народом Израиля, который мне нужно перевести через Красное море, чтобы спасти от армии фараона.

— С единственными гражданами Израиля, которые тут были прошлой ночью, обошлись достаточно сурово. А вы сами-то не иудей, а, Freiherr Челине?

— Я вообще не религиозный человек. А почему вы спрашиваете?

— Я подумал, что тогда вы могли бы пролить свет на то, что мы обнаружили в этих номерах. Ладно, сейчас это не так важно. Интереснее то, что вам казалось, будто вы ведёте их через море. Видите ли, полиция, войдя на территорию фестиваля, обнаружила, что большинство молодых людей находится на противоположном берегу озера Ингольштадт.

— Хм. Возможно, мы обошли озеро, думая, что идём по нему, — сказал Хагбард. — Кстати, неужели на фестивале не было ваших людей? Уж они-то могли бы вам кое-что рассказать.

— Здесь находились наши агенты в штатском, но они не в состоянии ничего толком объяснить. Все, кроме одного, сами того не ведая, приняли ЛСД, а тот единственный агент, который его не принял, почему- то тоже галлюцинировал, явно в результате некоего психологического заражения. Он видел нацистов, светящуюся женщину ста футов ростом, мост через озеро. Полный бред. Как вы, несомненно, заметили, там не было полицейских в форме. Существовала договорённость, санкционированная на самом высоком правительственном уровне, согласно которой функции обеспечения порядка на фестивале передали его администрации. Принимая во внимание взгляды современной молодёжи, сочли, что присутствие полицейских в форме при таком огромном скоплении людей не возымеет должного эффекта. Могу сказать, что со своей стороны считаю такое решение проявлением малодушия. Но, слава богу, я не политик. Так вот, в результате поддерживать порядок на фестивале пришлось таким людям, как вы, и вам каким-то образом удалось справиться с ситуацией. Причём вы действовали в трудных обстоятельствах, ибо сами, так же как и все остальные, оказались невольными жертвами ЛСД.

— Знаете, — сказал Хагбард, — чтобы полностью восстановить картину событий, вы должны понять следующее. Вероятно, многим из гостей кислотный бред пришёлся по вкусу. Наверняка многие привезли свою собственную кислоту и принимали её. Лично у меня огромный опыт употребления ЛСД. Вы же понимаете, человек с таким широким кругом интересов, как у меня, чувствует себя обязанным хоть раз в жизни попробовать всё. Я принимал кислоту давно, когда её употребление ещё считалось легальным во всем мире.

— Разумеется, — мрачно кивнул Гауптманн. Хагбард оглядел комнату и сказал:

— Послушайте, разве маловероятно, что все эти старики могли, сами того не подозревая, наглотаться ЛСД, в результате чего у них отказало сердце или что-нибудь ещё в этом роде?

В данный момент в номере находилось двадцать три мертвеца; с виду всем им было далеко за восемьдесят, а некоторым, возможно, и за девяносто. Почти все седые, а некоторые — совсем лысые. Тринадцать из них пребывали в огромной гостиной, где разговаривали Хагбард и Гауптманн. Эти мертвецы сидели в позах, отмеченных печатью смерти: у некоторых были неестественно задраны подбородки, у других