Левиафан

невыносимого восторга, вызываемого тем, что я существую, и эхо несёт этот Крик от горы к горе, все дальше и выше. Мой Крик не понять никому, кроме представителей моего вида, вот только некому его понимать, потому что их не осталось. Но я все равно кричу, пронзительным криком Шивы-Разрушителя. Я — истинный лик Вишну-Хранителя и Брахмы-Создателя, ибо в моем крике — не жизнь и не смерть, а жизнь в смерти, и я одинаково презираю Перри и Августейшего Персонажа, белок и людей, которым не дано подняться ввысь, в небо, и познать муку и радость превосходства моей свободы.

Нет — потому что они ломали Билли Фрешетт медленно и уродливо и сломали Мерилин Монро как если бы в неё ударила яркая молния Они ломали папу и они ломали маму но черт на этот раз я имею в виду именно это им меня не сломать Нет даже если с Саймоном лучше чем с любым другим мужчиной даже если он знает больше чем любой другой мужчина из всех, кто у меня был Нет это не может быть он это не может быть даже Хагбард который кажется королём цирка самим Распорядителем Манежа и хранителем последнего секрета это вообще не может быть мужчина и ей-богу это не найти в полиции Мистера Чарли Нет это тёмное как моя кожа и мрачная как судьба которую мне навязали из-за цвета моей кожи но что бы это ни было я могу найти это только в одиночку Боже в тот раз крыса укусила меня пока я спала Папа чуть не плача кричал Я убью этого вшивого хозяина Я убью этого подонка я вырву его белое сердце пока мама в конце концов не успокоила его Нет тогда он немного умер Нет было бы лучше если бы он убил хозяина Нет даже если бы его поймали а его бы поймали Нет даже если бы он умер на этом проклятом электрическом стуле и мы сели на пособие Нет человек не должен позволить чтобы такое случилось с его детьми ему следует быть реалистичным и практичным Нет неважно насколько он хорош неважно насколько чудесен оргазм в глубине моей души всегда будет свербить что Саймон белый Нет белый радикал белый революционер белый любовник какая разница все равно получается белый и это не кислота это не настроение в том смысле что черт рано или поздно надо решать в чьём ты трипе в чужом или в своём собственном Нет и я не могу вступить в Божью молнию или даже в то что осталось от былого Движения за Освобождение Женщин я хочу сказать черт что процитированное Саймоном стихотворение сплошная ложь Нет неправда что человек не остров Нет правда в том что каждый человек есть остров а особенно каждая женщина есть остров и тем более каждая чёрная женщина есть остров

23 августа 1928 года в особняке Дрейка, что в старом районе Бикон-Хилл, дворецкий Рэнсид сообщил своему хозяину довольно неприятное известие.

— Дьявольщина, — такова была первая реакция старого Дрейка, — значит, теперь он папист?

Второй заданный Дрейком вопрос прозвучал несколько менее риторически:

— Ты в этом абсолютно уверен?

— Вне всякого сомнения, — ответил Рэнсид. — Служанки показали мне носки, сэр. И туфли.

В тот вечер в библиотеке особняка произошёл диалог, который отнюдь не напоминал разговор по душам.

— Ты собираешься возвращаться в Гарвард?

— Пока нет.

— Но ты хотя бы намерен показаться другому аналитику?

— В наше время они называют себя психиатрами, отец. Нет, вряд ли.

— Черт побери, Роберт, что же все-таки произошло на войне?

— Много разного. Во всяком случае, она принесла нашему банку прибыль, так что не стоит беспокоиться.

— Ты теперь красный?

— Не вижу в этом никакой выгоды. Сегодня Штат Массачусетс за такие взгляды убил двух невинных людей.

— Невинна была только моя тётушка Фанни. Роберт, я знаю судью лично…

— И он придерживается точки зрения, которой и должен придерживаться друг банкира…

Наступила долгая пауза, во время которой старый Дрейк затушил сигару, которую едва раскурил.

— Роберт, ты знаешь, что болен.

— Да.

— Что означает последняя выходка — стекло и гвозди в обуви? Если бы твоя мать узнала, она бы умерла.

Они снова замолчали. Наконец Роберт Патни Дрейк нехотя ответил:

— Это был эксперимент. Ступень развития. Индейцы сиу во время Солнечного Танца делают и похуже. Точно так же поступают многие парни в испанских монастырях и, среди прочих, йоги в Индии. Но это не решение вопроса.

— Значит, с этим покончено?

— О да. Совсем. Я попробую что-нибудь другое.

— То, что снова причинит тебе боль?

— Нет, ничего такого, что причинит мне боль.

— Что ж, я рад и это слышать. Но я все же хочу, чтобы ты сходил к другому аналитику, или психиатру, или как там они себя называют. — Очередная пауза. — Пойми, ты можешь собраться. Веди себя, как подобает мужчине, Роберт. Веди себя, как подобает мужчине.

Старый Дрейк был доволен. Он выложил мальчику все начистоту, выполнил свой отцовский долг. Кроме того, частные детективы заверили его, что «покраснение» парню не грозит: да, малыш посетил пару-тройку митингов анархистов и коммунистов, но его комментарии по этому поводу отличались цинизмом.

Спустя почти год частные детективы сообщили действительно плохие новости.

— За какую сумму девушка согласится держать язык за зубами? — мгновенно среагировал старый Дрейк.

— После того как мы оплатим больничные расходы, возможно, придётся заплатить ещё тысячу, — сказал детектив из агентства Пинкертона.

— Предложите ей пятьсот, — распорядился старик. — Поднимайте сумму до тысячи лишь в крайнем случае.

— Я сказал «возможно, тысячу», — резко сказал детектив. — Он использовал кнут с вплетёнными на конце гвоздями. Не исключено, что она захочет две или три.

— Она обычная шлюха. Из тех, что привыкли к подобному обращению.

— Но не до такой степени. — В тоне детектива уже не слышалось прежней почтительности. — Фотографии её спины и ягодиц меня не особо тронули, но лишь потому, что я давно работаю детективом и многое повидал. Обычного присяжного стошнит, мистер Дрейк. В суде…

— В суде, — произнёс старый Дрейк, — она предстанет перед судьёй, который является членом нескольких моих клубов и имеет инвестиции в моем банке. Предложите ей пятьсот.

Спустя два месяца произошёл крах фондовой биржи, и нью-йоркские миллионеры начали выпрыгивать из окон небоскрёбов на асфальт. На следующий день старый Дрейк наткнулся на сына, просившего милостыню неподалёку от кладбища Олд-Грэнери. Мальчик был одет в тряпьё из магазина ношеных вещей.

— Все не до такой степени плохо, сынок. Мы прорвёмся.

— О, я это знаю. Ты обязательно преуспеешь, или я совершенно не разбираюсь в людях.

— Тогда что это, черт побери, за идиотское шоу?

— Опыт. Я вырываюсь из ловушки.

Возвращаясь в банк, старик кипел от злости. В тот же вечер он решил, что пришло время для очередного открытого и честного разговора. Когда он вошёл в комнату Роберта, мальчик лежал, обвязанный цепями, с посиневшим лицом.

— Боже! Дьявол! Сынок! А это ещё что?

Мальчик — двадцати семи лет от роду и кое в чем гораздо более искушённый, чем отец, — усмехнулся и расслабился. С его лица сошла синева.

— Один из трюков Гудини, — скромно объяснил он.

— Ты собираешься стать фокусником? О Господи!

— Не совсем. Я вырываюсь из очередной ловушки — той, которая заставляет верить, что такие вещи умеет делать только Гудини.

Старый Дрейк не разбогател бы, если бы (надо отдать ему должное) не обладал развитой