широкий плечи и карман звенит? Может, замуж, когда эти белый мужчина с тобой больше не хотеть. Сейчас лучше раздвигать ноги и показывать, что твоя это нравиться. — Энкантадора на мгновение замолчала и, склонив голову, стала рассматривать Грейс. — Твоя был на плантация? — Грейс кивнула, а Энкантадора продолжала: — Тогда твоя знать, как там. Моя… Моя лечь с тысяча мужчин, только не идти на плантация. Это точно. Моя говорить, тут не есть плохо.
— Но разве здесь не хуже, чем на плантации? То есть, я думаю, когда тебя наказывают бичом, это хуже?
На плантация все хуже. Кнут хуже всего. Но потеть на солнце, вода нет, стоять над котел с сахар и париться, тащиться в хижина и варить для все негры… Моя думать про смерть и все. Моя не говорить, моя хочет провести тут вся жизнь. Моя говорить, есть вещи много хуже.
— Энкантадора, — проговорила Грейс с пылающим лицом, — ты никогда не ложилась с мужчиной, который тебе нравится?
В ответ женщина засмеялась:
— Моя? Моя первый раз случиться, как твоя. Тот мужчина, он хотеть девочку, чтобы научить. Хотеть смотреть, как моя бояться, что он говорить и делать. Тот мужчина не злой, но моя бояться. Потом все одинаково, почти одинаково. Некоторый грубый, если совсем плохо — твоя звать дон Рамон. Но да! Моя иногда думать, как быть с хороший мужчина, который любить. Много мужчин хотеть, чтобы твоя это нравиться. Моя притворяться. Но иногда моя хотеть, чтобы это правда нравиться.
В дверном замке звякнул ключ. В комнату просунул голову дон Рамон. Он что-то быстро затараторил по-испански, Энкантадора ответила, потом обратилась к Грейс:
— Он говорить — пора. Он наказать меня, если ты не будешь слушаться. Может, твоя иметь глупые мечты, тогда лучше твоя забыть их сейчас. Мечты давать только боль.
Грейс попятилась от двери, затрясла головой:
— Я не могу этого сделать. Энкантадора толкнула ее в бок:
— Твоя делать, что хозяин говорить. Одна женщина делать проблему — наказывать всех.
Грейс боялась подумать, что значат эти слова. Кое-как она заставила себя пойти за доном Районом в освещенный факелами двор. Энкантадора шла следом. На Грейс были сандалии, которые легко скользили по цветным плиткам, а ее юбка мягко обвивала щиколотки. Капитан пиратов в запятнанном бархатном камзоле с вожделением впился в нее взглядом.
— Мечтала обо мне, куколка, с самых торгов? — закричал он. Грейс содрогнулась.
Судя по доносившимся отовсюду голосам и по одежде гостей, большинство присутствующих были испанцами. Их глаза жадно шарили по ее телу, едва прикрытому облегающим платьем. Одно за другим она оглядела их искаженные вожделением лица.
Выхода не было. Утром или в какой-нибудь другой день она сможет найти еще одну бритву, но сейчас… сейчас ей не спастись! Грейс вспомнила, как ложилась в постель с Джайлзом, чувствуя то же самое, и сама не знала, плакать ей или смеяться над своей наивной глупостью. Она все бы отдала сейчас, лишь бы еще раз его увидеть! Все, что угодно, за еще один шанс обрести его любовь и заботу! А теперь ей никогда не узнать тех тайн, о которых рассказывала Фейт.
Дон Рамон остановился, остановилась и Грейс. В отличие от первого аукциона, на котором ее продавали, здесь говорили только по-испански. Ей не пришлось выслушивать холодные и расчетливые описания ее достоинств на нескольких языках, но теперь она радовалась бы всему, что хоть на несколько мгновений отдалило бы неизбежное. Сам аукцион был очень похож на прежний. Торговля началась весьма живо, но вскоре дело свелось к соперничеству нескольких клиентов. Английский пират весело перекидывал с одной руки на другую тяжелый кошелек и не отставал от толстого испанца со следами оспы на лице и еще одного претендента — тощего мужчины с такими же плохими, как у Иоланты, зубами, чей акцент Грейс так и не смогла определить.
Наконец толстый испанец отступился.
— Оставь ее мне! — торжествующе орал пират. — Я говорю на ее языке. Я научу ее всему, что крошке положено знать, чтобы завтра ночью вся ваша братия была довольна.
Худой незнакомец снова поднял цену, и уверенность пирата слегка пошатнулась. Грейс знала, что оказалась между двух огней — либо терпеть на себе грязную тушу английского пирата, либо почувствовать вкус гнили изо рта его соперника.
— Пятьдесят дублонов! — выкрикнул новый голос из угла дворика. Его заявление было встречено удивленными выкриками всех присутствующих и возмущенными — двух оставшихся участников торгов.
Сердце Грейс пропустило удар, у нее перехватило дыхание. Это был испанец, разговаривавший с ней в загоне и ругавшийся с аукционистом на первых торгах. Он скрестил руки на груди и стоял с мрачным выражением лица. Вид у него был недовольный, он выглядел так, словно бы предпочел оказаться где угодно, лишь бы не здесь, в «Саду развлечений». Глаза их встретились. Взгляд испанца был почти сердитым.
— Вот задница! — воскликнул англичанин. — Никто не платит пятьдесят золотых дублонов за шлюху! Да еще за одну ночь!
Испанец сухо улыбнулся дону Рамону и что-то сказал. Сказал, видно, такое, что оправдало невероятную сумму, потому что мужчины вокруг понимающе закивали, а его странный соперник непонятной национальности обнажил в усмешке черные зубы, демонстрируя согласие отступить. Стоя за спиной Грейс и дона Рамона, Энкантадора вскрикнула от удивления.
— Что? — запротестовал пират. — Что такое? Она не будет… чего? Говорите медленней!
Темные глаза испанца с презрением пробежались по грязноватой роскоши костюма его собеседника. Ответил он по-английски:
— Когда я с ней закончу, она не сможет работать несколько дней. Естественно, я желаю компенсировать дону Рамону ее нетрудоспособность.
У Грейс подкосились ноги, но рядом была Энкантадора, которая успела подхватить ее и не пяла упасть. Раньше Грейс казалось, что этот человек — какой-то неизвестный ей друг, но теперь она вспомнила, что он из враждебной страны. Кто знает, что могло произойти между этим испанцем, ее мужем и его другом, которые когда-то были каперами? Какую месть он задумал, учитывая ее связь с ними?
Сейчас дон Рамон и испанец были заняты серьезным разговором. Остальные мужчины в патио шепотом переговаривались друг с другом, посматривая то на Грейс, то на испанца.
Грейс тоже встретилась с ним взглядом, и то, что казалось ей раньше отвращением к аукциону, сейчас выглядело как презрение к ней самой. Она отвернулась и обратилась к Энкантадоре за переводом. Жалость, светившаяся в глазах молодой женщины, никак не уменьшила ее страх.
— Он обещать не оставить шрам, — слабым голосом зашептала Энкантадора. — Если он часто так делать, тогда он умеет. Дон Рамон умеет. Никогда не оставлять след от кнут.
Кнут? От ужаса Грейс чуть не бросилась бежать куда глаза глядят, но ее ноги словно бы вросли в пол. Наконец, видимо, удовлетворившись словами испанца, дон Рамон взял деньги и заговорил с Энкантадорой. Она схватила Грейс за руку и потянула через дворик. Следом шел испанец.
— Он заплатить коттедж. Сейчас слушать меня и помнить, что моя говорить. Дерись совсем мало, потом сразу сдаваться. Кричи и проси пощада раньше, чем он твоя ударить, потом каждый раз громче, когда на твоя падать кнут. Он хотеть, чтобы твоя просить пощада, больше, чем бить.
Все трое вышли через заднюю дверь, где стояли два огромных охранника-нефа. На другой стороне переулка виднелась небольшая хижина — коттедж, как сказала Энкантадора, продолжавшая ей нашептывать:
— Когда он взять тебя, твоя сильно плакать. Плакать так, как будто он забрать самое драгоценное, и все быть хорошо. — И она улыбнулась Грейс, явно стараясь ее подбодрить. — Это быть самый плохой. И не так плохой, если твоя сильно плакать и просить. Твоя держаться эта ночь, потом быть легко. Моя скоро приходить смотреть, как твоя быть.
Большая кровать с балдахином на четырех столбах занимала почти все пространство небольшой комнаты, куда Грейс вошла вместе с испанцем. Кровать была застлана льняным бельем, по всей ее поверхности валялись шелковые подушки, но столбы были обернуты кожей, чтобы цепи и наручники в них не впивались и не портили дерево. Энкантадора зажгла свечи в настенных канделябрах и в подсвечнике на маленьком столике рядом с большой плеткой, свитой из массы узловатых хлыстов. Плетка выглядела как
