дебетов и кредитов. И тут же почему-то подумал о Лизе. Интересно, какая цепочка вывела его на мысли о лаборантке? Он любил иногда восстанавливать ассоциативные ряды, которые постоянно образовывались в голове. Ага, на этот раз совсем просто. Он знал, что один из самых популярных пасьянсов называется косынкой. Кажется, даже в его компьютере есть такой. Дальше было совсем просто. Косынка — женщина — Лиза. От быстро разгаданной задачки ему стало еще спокойнее. До чего же он был скованный, в каком напряжении жил последнее время!
Аэропорт Франкфурта поразил его размерами. Мимо шли европейцы, мусульманки в хиджабах, какая-то вьетнамка несла ребенка, привязанного к спине, шли суровые смуглые сикхи в высоких тюрбанах, китайцы — а может быть, японцы? — катили чемоданы на колесиках. Александр Владимирович вдруг подумал, что не удивился, если бы мимо прошел монгол с верблюдом. Вместо верблюда какая-то девушка везла навстречу старушку в инвалидном кресле. Старушка почему-то улыбнулась ему. Неужели догадывалась, что он может для нее сделать? Он попытался улыбнуться в ответ.
Багаж ждать не требовалось, и он сразу пошел к выходу. И вдруг засомневался узнает ли сына? Конечно, он помнил его лицо, помнил, как он выглядел тогда, когда приезжал в Москву туристом. Но помнил как-то неясно. И чем больше он пытался восстановить в памяти черты лица Майкла, тем более смутным казался его облик. Оставалось надеяться, что Майкл узнает его, но и эта надежда была какая-то зыбкая. Ну ничего, начал он успокаивать себя буду стоять, оглядываясь по сторонам, и присматриваться к каждому мужчине лет тридцати, и сын, надо надеяться, тоже будет высматривать своего старичка. Найдутся как- нибудь.
Перед выходом толпились встречающие. Многие держали в руках таблички с фамилиями, названиями отелей, каких-то фирм, вон кто-то даже ждал какого-то мистера Семенова. Может, и сын догадался заготовить табличку. Какую? Просто “отец” или “мистер Сапрыгин”? Не успел он подумать о табличке, как увидел сына, который улыбнулся ему и заключил в объятия. Майкл, похоже, стал как-то шире, и с лица давно сошла детская пухлинка.
— Здравствуй, — сказал Александр Владимирович неуверенно.
— Отец! — улыбнулся Майкл. — А я, дурак, боялся, что не узнаю тебя и придется бегать и спрашивать всех одиноких джентльменов, откуда они прилетели.
— Самое смешное, что и у меня возникли такие же мысли. Ничего, если я буду называть тебя Миша?
— Господь с тобой, отец! Мама всегда зовет меня Миша. Кстати, я позвонил ей вчера, сказал, что ты приезжаешь. Она очень обрадовалась, что мы встретимся. Просила передать привет.
— Как она?
— Все в порядке. Я тебе писал, что она живет в Портленде. Занимается торговлей недвижимостью. Риэлтор по-английски.
— В России это слово тоже стало обыденным. Кругом одни спонсоры и риэлторы.
— Занималась бизнесом довольно успешно. У нее ведь, может, ты помнишь, редкая способность располагать к себе людей и уговаривать их. А в ее деле эти качества важнее всего.
— Она и сейчас работает?
— Да, но уже немножко иначе, вышла замуж за владельца фирмы. Неплохой человек.
— Вот теперь я вижу, что ты все-таки иностранец.
— Почему?
— Русский, скорее всего, сказал бы “неплохой мужик”.
— Правда? Запомню, — улыбнулся Майкл. — Тебе придется подождать немного. Постой здесь, никуда не отходи. Я схожу за машиной и минут через десять подъеду. Потом, уже по дороге, наговоримся вс… вс… ага, вспомнил всласть.
— Стою, Миша.
Почему, думал Александр Владимирович, почему он так обокрал себя, по существу, порвав все связи с сыном? Конечно, можно было найти оправдание — чем он прежде и занимался, — что отдалился от сына и Ани сознательно. Отказался ехать с ними, остался в Москве. У них началась другая жизнь, другие интересы, и для чего нужно было навьючивать их малоинтересными для них рассказами о его безрадостном существовании неудачника. Вчера купил полкило развесного творога, а сегодня в лаборатории три мышки сдохли. Он стеснялся своей бедности и неумения устраиваться, стеснялся самого себя. Может быть, сейчас еще не поздно что-то изменить?
— Господин Сапрыгин, — услышал он голос сына из остановившегося мерседеса, — экипаж подан.
— Это твоя машина? — спросил он, устраиваясь на сиденье.
— Нет, эта машина компании, в которой я работаю и которую представляю в Германии.
— А почему ты в Кёльне?
— Мы связаны с несколькими крупными немецкими компаниями, и, строго говоря, я мог бы быть в любом из крупных городов, в Гамбурге или Мюнхене, например. Но почему-то мой предшественник выбрал Кёльн. Я, признаться, и не знаю почему. Но ничего не имею против. Красивый город на берегу Рейна. Квартира хорошая. К тому же я встретил Ирму именно в Кёльне.
— Это твоя жена?
— Нет. Во всяком случае, пока. Теперь это называется гёрл-френд.
— У вас это серьезно?
— В каком смысле?
— Ну, вы собираетесь пожениться?
— Пока нет.
— Почему?
— Сейчас молодые люди не торопятся под венец. Под венец — это правильно, по-русски?
— Абсолютно. Вообще-то, несмотря на акцент, твой русский, пожалуй, неплох.
— Мама всегда настаивала, чтобы я дома с ней говорил только по-русски и читал по-русски. Ну вот мы и на автобане, который ведет к Кёльну.
Обгоняя их, стремительно проносились мимо другие автомобили. Сын, словно уловив мысль отца, объяснил:
— Я специально еду в самом медленном ряду, потому что слушаю тебя, а при ста пятидесяти — двухстах километрах это не очень безопасно.
Александр Владимирович посмотрел сбоку на сына. Красивый парень, ничего не скажешь. Неужели это его сын? Так похож на Аню. Он глубоко вздохнул. Предстоящий разговор и пугал, и радовал его.
— Миша… — начал он.
— Да, отец.
— Постарайся ответить мне честно, что ты думал обо мне?
— Что значит “думал”? Знал, что у меня есть отец в Москве. Биолог. Что он не поехал с нами в Америку, потому что не хотел начинать жизнь заново в эмиграции. Это всегда нелегкое испытание. Мама мне это много раз повторяла.
— Хочу уточнить: я не хотел ехать в Америку главным образом потому, что считал себя неудачником. И не хотел быть балластом для мамы.
— Прости, отец, но это какой-то очень русский разговор. Прямо по Достоевскому. Я к такому не привык.
— И не нужно привыкать. Просто выслушай меня. Повторяю, я был неудачником. Ты обратил внимание на слово “был”?
— Н-еет. Не понимаю…
— Все очень просто. Сейчас кое-что изменилось.
— Ты получил повышение? Поздравляю. Стал профессором?
— Профессором… тоже мне повышение!
— Тогда что же произошло?
— Тут-то и начинается самое трудное. Мне самому понадобились годы, чтобы осознать масштаб своего открытия. По-моему, я несколько раз писал, что занимаюсь проблемами долголетия.
— Да, помню.
