работы вернутся. Может в разговоре что-нибудь о своём брате узнает, когда-то они писали, что случайно видели его. Но письмо письмом, а так может какую подробность, да, мало ли что.
На вокзале жизнь кипела, несмотря на ранее утро. А город ещё только просыпался. Привокзальные часы показывали восемь часов пятнадцать минут.
— Наташка, магазин работает с десяти. Так что пока, давай-ка, на Красную площадь сходим. А то были в Москве и не побывали на Красной площади.
Наташке было всё равно, поскольку магазин ещё не работает. И они, выбрав нужный автобус, направились к Мавзолею. Но оказалось, чтобы попасть в него, надо отстоять длиннющую очередь, хвост которой был в сквере и тянулся через всю площадь. Акулина заняла очередь и, купив Наташке пирожок, привычно встала в очередную цепочку. Медленно, шаг за шагом, люди шли через всю площадь. Казалось, очередь бесконечна и пол-России выстроилось в ней, а вторая половина все подходит и подходит.
Наташка терпела. Детский мир стоил того. Приходилось слышать ей, что там продают говорящие куклы, или даже ходячие. Очередь подошла только к обеду. Наташке показалось, что они спускаются в какое-то прохладное, чёрное подземелье. Черный блестящий камень стен, музыка, от которой у неё по спине побежали мурашки, отсвет от красных знамен, но более всего её удивило то, что там был не только дедушка Ленин, но и ещё один усатый человек. Только она хотела спросить: 'Кто это'? — как баба Лина приложив палец ко рту, показала, помолчи мол.
А на улице вовсю светило солнце, и все люди уже не стояли в очередь, а двигались кто куда. Наташка закружилась и запрыгала на каменной мостовой: ' В магазин! В магазин! В магазин!'.
Детский мир — это же целая страна! Вот юла, которая когда кружится, играет музыку и сверкает огоньками. Вот маленькие волчки с ключиками, заводишь и они кружатся, кружатся… А тут под стеклом витрины, расположились красивые коробки, затянутые прозрачной пленкой, под ней настоящая мебель, только маленькая, кукольная. Вот наборы посудки: кастрюльки, ложки, тарелки… У Наташки перехватило дух.
В результате всех переживаний, волнений и восторгов купили три игрушки, на коробках которых было написано: 'Шагетки. Дюймовочка'. Нажимаешь на пружинку, и начинает крутиться цветок, потом он раскрывается, а внутри сидит маленькая девочка — Дюймовочка. Ещё Наталье достался набор посудки, а Володьке и Серёжке купили по пистолету и пачке патронов. Вкладываешь бумажную ленту и: щёлк, щёлк, настоящие хлопки выстрелов! Ну, как бы они из Москвы без подарков вернулись?
Родственников оказалось много. Сколько переехало из деревни. А куда ближе, чем в Москву? Ну, а коли из одной деревни, то как поищешь, и точно — родственники.
Кирпичный барак в Серебряно-Хорошевском бору стоял в ряду таких же. И занимала там родня одну комнату, под окном которой покосившийся забор огораживал небольшой клочок земли, заросший малиной. Вспоминали деревню, молодость, пели песни, свои деревенские, старинные, протяжные. Уже за одну эту встречу следовало ехать за все эти тыщи километров! И тут выяснилось, что они тоже запасли траву для Акулины, а для этого специально дядя Ваня брал отпуск и ездил в деревню на сборы. Ну не могла такая трава не помочь. Не могла! Сила такой доброты, любви и бескорыстного тепла что хочешь одолеет. И одолела. Пила Акулина своё лекарство ещё почти тридцать лет.
Поезд 'Москва — Красноярск' отбивал равномерный такт на стыках рельс. Наташка спала на верхней полке, зажав в руке заветную 'шагетку'. За окном мелькали станции и полустанки. Плацкартный вагон спал. Акулина смотрела в темное вагонное окно, и боль воспоминаний смешивалась с теплом встреч и предстоящими заботами. Наташке в этом году в школу. Устишка там одна со своей 'оравой', теперь уж ждет не дождется её. Илюшка кабы чего не натворил. За ним глаз да глаз нужен, хоть и женат давно. Вот Иван… И Акулина, возвращаясь потихоньку в свою теперешнюю жизнь, вдруг подумала: 'Ведь правду тогда предсказала цыганка'. И детей вырастить довелось. И она их любит, и ей грех обижаться. Дети не её? Так у них с Устишкой все едино — кровь одна. А потом, ежели так все совпало с предсказанием цыганки, то совпадет и последнее: вернётся её Тимоха, ну хучь перед смертью — вернётся!
А ночь за окном всё мелькала и мелькала огнями полустанков.
Глава 29
АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ
Выписали Анну из роддома к обеду. Забирала её Марфа одна. Квартирка сияла чистотой. Натёртые газетной бумагой стёкла блестели солнечными зайчиками. Запах наваристого борща выбивался даже на лестничную клетку.
Ни в больнице, когда Марфа пришла за ней одна, ни по дороге домой Анна ничего не спросила про мужа. И только дома, распеленав сынишку на пахнувшей чистотой пастели, тихо спросила:
— Мам, а что Иван? Был дома?
— Анечка, доченька милая, ну можешь не слухать меня, старую, да только всё одно это не жисть, а наказание господне. А тебе теперь не только об себе, но и про дитё думать надо.
— Мам, да я не о том. Ну, надо же знать, как же дальше-то?
— А что дальше? Я гляжу, чай ты уже нажилась с таким-то мужем. Хужей горькой редьки такая жисть покажется.
— Да уж. Хватила горького до слёз.
— У меня пенсия. Хоть и маленькая, а всё кусок хлеба. Да и с ребёночком буду водиться. А ты же грамотная, институт закончила. Не пропадем.
— Боюсь я. Придёт, да устроит скандал. Ему пьяному море по колено. А трезвым я его уж и не помню.
— Ну, оно конечно, можно в Красноярск уехать, пока в декрете. Да только тут с ребёнком сподручнее. Всё-таки и вода горячая и холодная, и тепло. А там, сама знаешь — барак. Оно конечно, с пьяным мужиком нам не управиться. Да живем-то не в диком лесу. Я схожу, уговорюсь с соседями. Если что — шумну, пусть милицию вызывают. Я тебя с внуком не кину. А уж вдвоем как никак — справимся.
Человек предполагает, а бог располагает. На следующий день Иван, как ни в чём не бывало, пришел домой. Не понять, то ли с тяжелого похмелья, то ли уж допился до такого состояния. Удушливый запах перегара повис в комнате. Анна накрыла ужин. Накормив мужа, отошла к сыну. Марфа стирала в ванне.
— Обмывать-то сына думаешь?
— Так, Ваня, денег нет. Сам знаешь. У тебя получка должна быть.
— Домой хоть не приходи. Только зашел, одно слышишь — денег дай! А нет, чтобы спросить — мне может хоть в петлю. А я, всё ж таки, отец твоему пацану, а не хрен собачий.
— Да, Вань, потому и спрашиваю, что отец. Ребенку питание требуется. Да и я без пальто на зиму осталась.
— Во, придумала! Не знает уж как денег выманить! Ребёнку две недели от роду, а она ему деньги на питание требует. Титьки-то у тебя на что? Корми. Ты мать.
— Вань, да ведь мне чтоб молоко было, тоже надо есть.
— А ты нахлебниц повыгоняй, вот и будешь жить поэкономней, — Иван кивнул в сторону Марфы.
— Как ты можешь, мы на её деньги и живем.
— Вот змея подколодная, чашкой щей упрекнула! Да подавитесь вы! — он схватил кастрюлю с остатками щей и швырнул на пол. От грохота ребёнок проснулся и заплакал.
— Цыц, сказал. Ещё ты вопеть будешь! — Иван заметался по комнате. Анна в страхе замерла. Испугавшись за внука и дочь, Марфа выскочила в коридор:
— Помогите, будьте добреньки!!! — Забарабанила она в соседскую дверь. В этот же момент следом за ней, держа в руках свою единственную фуфайку выскочил Иван.
— Провалитесь вы все пропадом. Ноги моей тут больше не будет, — и кинулся вниз, прыгая через несколько ступенек.
Ноги его и вправду больше не было. Куда делся этот человек ни Анна, ни Марфа так и не узнали. Да и, правду говоря, не очень-то стремились. Больше опасались, чтоб назад не вернулся.
