собирается. Мам, пойдем, а то он сейчас выйдет.
— Пошли, — Тамара приподняла воротник, будто прикрываясь от холода, и направилась к садику. Подождала, пока Наташа завела Леночку в садик, проводила её в школу. Что теперь? Идти на работу в таком виде невозможно. Не идти тоже невозможно. И вообще идти некуда. Было жалко себя, своих детей и почему-то Илью.
Ну, ведь о чем-то она думала, когда в первый раз, как бы невзначай, очень близко наклонилась возле Николая Фёдоровича. О чём думала? Думала ничего не получиться. А что должно было получиться? И сама не знала. Вот, получилось. Как-то так будто само собой. Надо позвонить. Позвонить на работу и сказать, что болеет. От этой мысли стало легче. Ну вот, хоть один вопрос решила.
Возле телефонной будки никого не было. Гудок, второй…
— Ало? — Несмотря на ранний час, Николай уже был на работе.
— Это… это я… — голос предательски задрожал. Нет, ничего просить и плакать она не будет. Что она, побирушка? Слезы и сопли капали на воротник, она шмыгнула носом.
— Тома? Тамара! Ты где?! Ты меня слышишь?
— Слышу. Коль, Николай Федорович, я заболела, — сопли опять предательски текли вместе со слезами, приходилось шмыгать носом, платка с собой не было. — Можно я сегодня на работу не выйду? — провела рукой по глазам. — И завтра…
— Ты где? Слышь? Где? Я сейчас машину пришлю.
— Ой, нет. Нет! — терпеть больше не было сил. Она заплакала, горько, навзрыд.
— Где тебя искать? Томочка, где?
— У 'Баджея' в телефонной будке. Только машину не надо.
— Я сам, слышишь, сам подъеду. Только никуда не уходи. Слышишь? Не уходи, — в трубке раздались гудки. Она огляделась вокруг. Желающих звонить не было. Лучше тут постоять. Надо как-то привести себя в порядок. Заплывшие от слез глаза. Верней глаз, второй на ощупь — и не выскажешь. Нос натерла. Косматая. Ну, кому такая нужна? Хоть бы маленькое зеркальце и платочек. Она руками пригладила волосы. Постаралась перестать плакать. Глубоко вздохнула. Ну, ведь она и не собиралась ничего для себя выпрашивать. Пусть будет так, чего она на самом деле достойна.
У обочины дороги остановилась черная служебная 'Волга'. Тамара сжалась. Сейчас выйдет водитель — срам. Но из машины торопливо даже выскочил, а не вышел Николай Фёдорович. Без пальто, в одном костюме. Он оглянулся вокруг. Пошел в одну сторону, в другую… ' Уедет', — почему-то испугалась Тамара.
— Я тут, — она приоткрыла дверцу телефонной будки.
Усадив её на заднее сиденье, он достал платок, попытался вытереть ей нос…
— Поедем. Сейчас отвезу тебя в служебную гостиницу. Ну, куда мы командировочное начальство селим. А как освобожусь, подъеду. Ладно?
Она кивнула. На душе сразу стало легче. В машине тепло. Холодный ветер не лезет за воротник. Ладно. Всё перемелется — мука будет.
Николай Федорович пересел на водительское сиденье. Машина рыкнула и тронулась.
Гостиница представляла собой небольшое строение, сразу за входом в которое находился коридор с несколькими дверями, красной ковровой дорожкой на полу, и ухоженной полной женщиной, встретившей их на пороге.
— Нина Ивановна, вот, у человека сложные жизненные обстоятельства. Моя личная огромная просьба к вам — накормите, обогрейте. Я чуть позже подъеду, — он слегка отвел женщину в сторону и то ли дал ей денег, то ли что-то ещё сказал. Тамара не разобрала.
— Хорошо, хорошо. Не волнуйтесь. Все будет в порядке.
— Коль, Николай Федорович?
— Я быстро. Ну, сама знаешь, дела.
— Я не о том. Там девчонки мои.
— Они сейчас где?
— В школе и садике.
— Значит, время есть. Я вернусь, и мы все обсудим. Не волнуйся. Все будет хорошо. Я тебе обещаю. Веришь?
Она только кивнула. Но и вправду верила.
Ванна была теплой, с пушистой пеной. Пахло цветами и чем-то незнакомым. Белый кафель на стенах сверкал чистотой, не то, что дома, темно-синие стены и унитаз рядом с ванной.
— Я тут вам махровый халат принесла. Можно?
— Да, да. Спасибо. Я сама.
— Ну что вы. Это моя работа. Самый маленький выбрала. Мужские все, да размеры не на худеньких, — она улыбнулась, вешая халат на блестящий золотистый крючок. Дома гнутый гвоздь в стене. А халат — старый, рваный, ситцевый.
— Вы пока отдыхайте, а я в аптеку. Сыновья у меня. Так что к вечеру в лучшем виде будете. За бодягой сбегаю. Да и продуктов надо купить. А то уморю вас с голоду. Вот будет мне от Николая Федоровича.
— Я… Нет, мне ничего не надо.
— Да вы не волнуйтесь. Во-первых, в холодильнике представительские продукты ну просто пропадают, а во-вторых, Николай Федорович велел не стеснять вас ни в чем. Так что деньги есть. Ну, я пошла?
Тамара только кивнула. Господи, пусть бы такая жизнь не кончалась. Ей бы Наталью, да Леночку сюда. Да чтоб не вывешивать за окно дефицитное мясо, морозилки-то в их 'Кузбассе' нет. Да не видеть больше убогой обстановки и пьяной Илюшкиной рожи. Да не слышать бы больше, что другие ей позавидовать могут. Получает её муж больше других. Квартиру дали. Телевизор купили. Обзавидуешься… Тьфу! Теперь-то она знает, что можно жить по-другому. Есть другая жизнь. Есть. И она будет бороться за такую жизнь для себя и своих детей.
Уже лёжа на диване с примочкой на глазу, Тамара услышала, как хлопнула входная дверь.
— Лежи, лежи. У меня есть полтора часа. Так что давай подумаем, как дальше быть.
Тут вся жизнь наперекосяк. А у него — полтора часа. Слезы опять покатились из глаз. Так, а на что надеялась? Радуйся, что у 'Баджея' утром не оставил. Нет, слезами да истериками свою жизнь лучше не сделаешь. И она взяла себя в руки.
— Да, Коленька. Мне так не хочется тебя утруждать. При твоей-то занятости. Прости, дуру, — и Тамара слегка поморщилась, приложив руку к компрессу.
— Болит?
— Ой, Коленька, душа-то хуже болит. Не хочу я ни твоей семье вредить, ни работе. Я всё понимаю. Только… Только… — и Тамара перешла на шепот, — я жить без тебя не могу.
А про себя подумала: 'Не могу, и не хочу'. От этой мысли слёзы ещё сильнее покатились из глаз.
— Я страшная, я некрасивая сейчас. Не хочу, чтоб ты меня такую видел.
— Ну, возвращаться сегодня тебе домой нельзя. Надо подождать пока немного уляжется всё. А ты пока с мыслями соберись. Я оформлю будто ты в командировке. За детьми, думаю, пока свекровь присмотрит. Как?
Сердце у Тамары так и оборвалось. Но ведь не бросил. Приехал. Да и, в крайнем случае, ему тоже надо думать, а то жена нажалуется в партком. Там за это при его должности по головке не погладят. Нет, так она ничего не добьется.
— Я так тебе благодарна. Только, я уж как-нибудь сама. А к тебе у меня будет только одна просьба…
— Томочка!
— Не бросай меня, не бросай, — она, давясь слезами от обиды на свою жизнь, почти прошептала эти слова.
— Боже мой, Тамара, у меня вся рубашка мятая. Надо же, как мы неосторожно. Как домой покажусь?
— Мелочь. Утюг тут есть?
