Для публикации любой книги в советских издательствах требовались две внутренние положительные рецензии от членов СП.
Для Столбова такие внутренние рецензии были пустой формальностью, но на этот раз он почему-то не дал произнести «похвальное слово мудрости» никому из своего ближайшего литературного окружения, а попросил это сделать меня. Видимо полагал, что «приятельница его приятеля Дашкевича» уж непременно его уважит и ограничится легким дифирамбом на скорую руку.
Он допустил оплошность. Если я чувствую в деле свою правоту, мне трудно не поделиться тем, что я считаю нужным выложить, невзирая на лица и последствия и не плутая вокруг да около. В политических дебатах приходилось прикусывать язык до крови, но в профессиональной и этической сфере мне нет удержу. И я написала Столбову в подробной девятистраничной (закрытой) рецензии все, что думала о рецензируемом материале после того, как впервые в жизни познакомилась с его прозаическим переводом.
Привожу краткий фрагмент моего недипломатичного, но честного резюме:
«Русский перевод В.С. Столбова сатирической прозы Мачадо носит явный отпечаток поспешности и небрежности. Считаю, что этот сам по себе интересный материал требует серьезной доработки».
Далее я привожу множество примеров, один из которых следует ниже.
В предлагаемом переводе читаем:
«Я также хочу напомнить вам о том, что хорошо знают маленькие дети и слишком часто забываем мы, взрослые: труднее ходить на двух ногах, чем упасть на четырех».
Авторская же подача и мысль такова:
«Хочу напомнить вам о том, о чем прекрасно знают младенцы, но забывают взрослые: труднее стоять на ногах, чем ползать на брюхе».
Таким образом, наша дискуссия со Столбовым о принципах перевода началась еще при его жизни, как только я ознакомилась с его прозаическими опытами. Знакомство же с вариантом его перевода «Ста лет одиночества» лишь укрепило меня во мнении, что надо засучить рукава и приниматься за дело. Реальный труд интереснее и достойнее любой критики или полемики, а тем более с усопшим.
И вот — дело сделано.
Моя своего рода рекламная статья в «Литгазету» попала в руки редакторши И.Хуземи и была опубликована в июне 95-го года. А всего через неделю там же появился «ответ группы товарищей».
И. Хуземи, газетчик с крепкой журналистской хваткой, учуяв запах сенсационности, заранее познакомила с моей статьей одну из своих приятельниц-переводчиц, а далее все пошло по телефонной цепочке. Товарищи, сорганизованные в группу, члены которой сплошь старые мои коллеги-переводчики, подписались: Э. Брагинская, Н. Трауберг, Л. Осповат, А. Гелескул, Л. Синянская, Н. Ванханен, Н. Малиновская, В. Дубин.
Пафос пламенной диатрибы был втиснут в два постулата: «Не сметь поднимать руку на труд Столбова!» и «Ужо мы тебе покажем, только попробуй опубликуйся!»
Затея мне показалась смешной. Ведь мой вариант перевода еще не вышел в свет и практически ни о какой конкретной его критике попросту не могло быть речи. А запугивать собрата по цеху просто глупо. Тем более что подписанты-то люди все солидные и вроде бы интеллигентные…
И потому единственное, что меня заинтересовало, был даже не вопрос «кто организовал эту операцию старорежимного общественного порицания», а какова причина бури, разразившейся в стакане воды? Едва ли подписанты стали бы в едином строю защищать устаревшее детище Столбова, хотя все они регулярно печатались в «Худлите». Тогда, может быть, это запоздалая месть за мою «работу на антисемита Дашкевича»? Однако, скорее всего, негодование по поводу того, что никому из них самих не пришло в голову взяться за эту трудоемкое, но интересное дело.
Я недолго занималась разгадыванием шарад: отвлекаться было некогда, надо было завершить перевод и предложить его какому-либо издательству.
Публикации в «Литгазете» обострили интерес к Гарсия Маркесу, было заглохший в последние десять — пятнадцать лет. Публику не слишком интересовали внутрицеховые дрязги, в которые меня хотели втянуть.
Моим вариантом перевода романа «Сто лет одиночества» заинтересовались два издательства: сначала «Тройка-Вагриус» и затем «Труд». В первом из них роман вышел в 97-м году, а во втором — в 96-м.
Однако мои взволнованные коллеги не могли успокоиться, поскольку я не обратила внимания на их дружеское предупреждение.
После выхода обновленного романа Гарсии Маркеса в свет в «Независимой газете» Б.Березовского осенью 97-го года появился следующий, теперь уже конкретно направленный и нарочито клеветнический опус, претендующий на статус литературной рецензии, за подписью А. Гелескул.
Приведу самые любопытные фрагменты из этой статьи, в каждой строке которой сквозит упоение гласностью и свободой любого слова.
Начинается «рецензия» забавным, явно провокационным пассажем, рассчитанным не иначе, как на мой инфаркт:
«Я смутно знаю, что он (т. е. новый перевод. —
На это лишь замечу, что о том, чего не было, нельзя не только «смутно знать», но даже смутно помнить.
Дальше — больше.
Поскольку огрехов в моей работе не отыскалось, «рецензенту» пришлось прибегнуть к прямой фальсификации. Было выужено несколько фраз из моего текста и без зазрения совести превращено в нелепицу: в одних местах было выкинуто слово, а в других приписано другое, чужеродное. Например:
У «рецензента»: «Сердце стало сухим и обугленным, потому что он замахнулся им на свою сестру».
У меня в тексте: «Хозяин рассказал про беду со своей рукой, сухой и будто обугленной, ибо он замахнулся когда-то на свою мать. Аурелиано рассказал ему про беду со своим сердцем, теперь сухим и будто обугленным, потому что он замахнулся на свою сестру».
Или:
«Рецензент» якобы цитирует: «Он разлился буйным ручьем».
В моем переводе (в сцене свидания юного Аурелиано с женщиной): «Сначала были непроизвольные короткие всхлипы, затем он излился буйным ручьем, чувствуя, как внутри прорвалось что-то набухшее и распиравшее до боли».
Или:
«Рецензент» придумывает такую «цитату»: «Воздух, загустевший от непрерывного употребления».
У Маркеса это звучит так: «До Аурелиано этим вечером через комнату (девочки-проститутки. —
Понятно, что газетное послание было адресовано не читающей публике — публика мало внимания обращает на клочки, надерганные из книги. Эта доведенная до абсурда галиматья была выражением бессильного раздражения и обращена напрямую ко мне.
Друзья тут же посоветовали мне подать в суд на клеветника и потребовать приличную компенсацию за моральный ущерб. Дело беспроигрышное.
Мне не захотелось тратить время и участвовать в глупом спектакле. Во-первых, потому, что я не понесла никакого морального ущерба, а во-вторых, потому, что я была почти уверена: эту инвективу состряпал не тихий интеллигент Гелескул, а, судя по развязному тону, окололитературный журналист и муж переводчицы Л. Синянской, «московский испанец» Хуан Кобо в силу, видно, своей возбудимой натуры и в защиту семейных интересов. Это мое мнение основано на том, что, как оказалось, Х. Кобо, не пожелавший выступить в соавторстве с «группой товарищей», одновременно с ними тиснул персональный авторский материал все на ту же тему и все в ту же самую газету Березовского. «Ужасный материал», — как сообщила мне все та же И. Хуземи, тихо улыбаясь.
