Читать еще одну ерунду у меня не появилось желания, но, хотя Кобо красиво «подставил» своего друга Гелескула, которого пришлось пожалеть, я все-таки не удержалась, чтобы не ответить на так называемую «рецензию Гелескула» и не показать несостоятельность нервических обличений.
Моя статья появилась в книжном обозрении «Экслибрис» НГ. 4.12.97 и называлась «Назад к мурашкам» (или топорные методы написания рецензий)». Приведу ее начало и конец.
«Когда в голову приходят светлые мысли, а душу посещает вдохновение, можно взять перо и написать стихи или даже рецензию. Когда же на сердце кошки скребут, а желчь готова вырваться наружу, можно взять в руки топор и. написать рецензию. Изделие получится довольно забавным, но грубым и сучковатым. В этом мне довелось убедиться, когда я прочитала в «НГ» от 21.08.97 под рубрикой «Инвективы» (по-русски — «бранные выпады») статью Анатолия Гелескула, которая претендует на всестороннее сравнение нового и старого вариантов перевода романа Габриеля Маркеса «Сто лет одиночества». Какой-либо профессиональной критики, которая вызвала бы у меня — как автора нового перевода — интерес, я, к сожалению, не нашла, но мне захотелось наглядно показать читателям, как сочиняются некоторые «рецензии».
<…>
«Рецензия» Гелескула — приглашение к склоке, в которой я отнюдь не собираюсь участвовать: мои заметки имели целью лишь показать, как фабрикуются такие «топорные изделия», предназначенные для дезориентации читателей. Мне же подобные писания со всеми их фальсификациями и зряшными потугами не наносят ни морального, ни материального ущерба. Просто очень стыдно за некоторых «коллег». После прикосновения к «очагам инвектиции» хочется вымыть руки».
Такие нечистоплотные игры затеваются тогда, когда люди безмерно радуются словесной свободе и, выйдя на пенсию, имеют массу свободного времени. У меня на сей счет свой стих:
С тех лет роман Габриеля Гарсия Маркеса «Сто лет одиночества», который можно назвать своеобразной энциклопедией любви и смысловым стержнем которого служит вечное противоборство Любви и Одиночества, был неоднократно издан в Москве, Санкт-Петербурге, Харькове, Ростове-на-Дону. Массовыми изданиями и в сериях «Классики ХХ века», в мягких обложках и в золотом переплете. В 2005 году петербургская «Азбука» снова переиздала роман в твердой обложке, а московская «Олма» выпустила в свет подарочным изданием. Пожелание Маркеса: «чтобы эту книгу читали отцы, их дети и чтобы она не теряла интереса для внуков» — вроде бы сбывается.
На первый взгляд кажется, что человеческое Одиночество необоримо. Тем не менее мне представляется, что для автора понятие Одиночества равнозначно настоящей Свободе духа.
Год своего 70-летия — 1995-й — я отметила завершением еще одной, очень важной для меня вещи: документально-романтического коллажа о жизни великой испано-кубинки Гертрудис Гомес де Авельянеды, с которой меня познакомила в 1973 году на Кубе поэтесса Мирта Агирре. Летом 95-го в тихом домике на Истре я наконец возвратилась к своему давнему замыслу — жизнеописанию (с переводом ее любовных писем) замечательной писательницы, поэтессы и драматурга XIX века, которую совсем не знают в России.
Француженке Жорж Санд повезло больше: французская литература и язык получили широкое распространение в русском обществе девятнадцатого столетия. С Испанией было совсем иначе, хотя по величине таланта Гертрудис Авельянеда не уступает Авроре Дюдеван, а по диапазону жанров явно ее превосходит.
Да и в испанском мире Авельянеде нелегко было вырваться из рамок сугубо «женской литературы» и встать вровень с такими классиками, как драматург Соррилья или поэт Эспронседа. Ее творчество — семь романов, двадцать пьес и сборники лирики — явно заслуживает внимания.
Я отдала должное прозе Авельянеды, опубликовав в 90-м году роман «Гуатимоцин, последний император» (в переводе названный «Куаутемок, последний повелитель ацтеков ацтеков»). Однако меня больше привлекало ее литературное наследие не как таковое, а в прямой связи с ее бурной, полной страстей и событий жизни.
В основу жизнеописания Авельянеды я положила более сорока любовных писем, адресованных этой неординарной женщиной человеку, с которым ее разлучила судьба. Эти удивительные по силе чувств послания были случайно найдены в Испании в начале ХХ века и не раз издавались под названием «Дневник любви».
Мало-помалу между другими делами я с удовольствием работала над переводом эпистолярия. Мою работу неожиданно ускорило одно событие. Мне в руки попали другие письма Авельянеды, найденные, можно сказать, совсем недавно — в 75-м году ХХ века — и еще неизвестные ни литературоведам, ни публике. Письма, адресованные сорокалетней Авельянедой ее последнему возлюбленному.
Это эпистолярное сокровище мне привез из Мадрида мой коллега-испанист, добрый приятель Юрий Вениаминович Ванников, с которым мы в ту пору нередко виделись и беседовали по поводу и без повода.
Второй эпистолярий Авельянеды послужил большим стимулом в моей работе. Стал ясен весь ее жизненный путь и зигзагообразная линия ее переживаний, отраженных и в письмах, и в произведениях.
К 95-му году я перевела с испанского все 80 писем. Оставалось только (только!) вставить письма в рамку жизненных фактов, связать с конкретными людьми, понять ее отношения с ними и мотивы ее действий, найти взаимозависимость поступков и движений души.
Меня часто удивляла широта и нешаблонность мышления Авельянеды, ее принципиальность и цельность.
Приведу фрагменты одного из ее писем, где особенно четко выражается ее отношение к окружающей жизни и к любви.
