квартиры, которую могли себе позволить и которая находилась бы недалеко от «Бейтс-шоп». Эйб мрачно предсказывал, что не существует такой роскоши, как недорогая двухкомнатная квартира во Флатбуше, но к концу лета мы переехали именно в такую, на первом этаже большого здания, в трех кварталах от магазина. Эйб считал, что это заговор. Магазин его матери процветал, а хозяин нашего дома разрешил не платить за первый месяц, просто чтобы помочь нам устроиться и приготовиться к рождению ребенка. Это был пример «капитализма с человеческим лицом», и Эйб не знал, что об этом и думать. Я же чувствовала себя здоровой и счастливой и, наконец-то имея собственную кухню и ванную, даже получала удовольствие от настоящего ведения хозяйства.
Легкая беременность не подготовила меня к материнству. Моя дочь Натали родилась в апреле 1941 года, на следующее утро после того, как мы посмотрели фильм «Унесенные ветром». Сцены Гражданской войны, смерть и разрушения, так живо представленные на экране, вызвали воспоминания о моем собственном детстве, и я плохо спала, меня мучили кошмары, в которых постоянно присутствовали железнодорожные вокзалы и пропущенные поезда. Рано утром у меня отошли воды; боли я не чувствовала и настояла на том, чтобы положить в саквояж книгу. Когда мы приехали в больницу, медсестра мне шепнула: «Милая, поверьте мне, вам будет не до чтения...»
Я спокойно ответила, что не намереваюсь терять время в ожидании рождения ребенка. «Ваш первый? — спросила она. — Желаю удачи!»
Она, конечно, была права. Когда я почувствовала первые боли, я услышала крик и страшно удивилась, поняв, что это кричу я. Почему мне не сказали, что это будет так больно, подумала я с возмущением, и немедленно опять погрузилась в невыносимую боль. В какой-то момент мне дали наркоз, и я отключилась. Я не знаю, как этот ребенок появился на белый свет: меня там не было.
Я приехала в больницу бодрой, здоровой молодой женщиной, а проснулась с чувством, что я умерла и была насильно возвращена к жизни. Я была очень слаба и дезориентирована. Это совсем не было похоже на то, что описывал Толстой в своих романах. Я не ощущала никакой «радости материнства». Мне просто хотелось остаться одной и все время спать.
Пришел Эйб, измученный волнением и бессонной ночью. Он уже видел ребенка, это была девочка, по его словам — уродливая,вероятно монголоидная.
Я ребенка еще не видела. Я была слишком слаба, чтобы воспринять эту новость. «Он, наверное, прав», — думала я, но, помня последние слова Скарлетт О'Хара в «Унесенных ветром», я решила поразмышлять об этом завтра. И заснула.
Потом ко мне ворвались миссис Биховски и Эдит в состоянии эйфории. «Поздравляем, поздравляем! — восклицали они. — Чудесная девочка, такая хорошенькая, просто прелесть!»
Я им не поверила. «Но Эйб сказал, — начала я говорить дрожащим голосом, — Эйб сказал, что она, вероятно, монголоидная...»
Они страшно возмутились: «Как он мог такое сказать? Что он понимает? Он же никогда в жизни не видел новорожденного ребенка! Не верь ему!»
Тут я уже расплакалась. Они обнимали и целовали меня и уверяли, что я родила прекрасного ребенка. Я заснула, потом мне принесли ребенка на кормление. Какое облегчение! Конечно, Эйб неправ! Это был абсолютно нормальный ребенок, вполне хорошенький и симпатичный. Однако Эйб продолжал смотреть на девочку с большим сомнением.
Хорошенький сверток с еле видневшимся розовым личиком приносили ко мне и клали рядом на кровать для того, чтобы я ее кормила. Я не чувствовала, что это моя дочь. Это мог с тем же успехом быть осиротевший щенок или другое крошечное существо, чья жизнь зависела от еды. Первые два дня я была так слаба, что спала днем и ночью, и плохо помню, что происходило в моей палате.
«Зачем иметь детей? — разглагольствовал Эйб, навещая меня по вечерам. — Продолжение рода? Общественное мнение?» Он продолжал в этом же духе, ожидая от меня, может быть, разуверений, но у меня не было сил отвечать. Про себя я думала: «Оставь меня в покое... Я должна была родить ребенка, так как не хотела делать аборт. Выбора не было. Пусть все будет как будет... Что сделано, то сделано. Мы должны будем стараться делать все, что в наших силах...» И я опять засыпала, уткнувшись в мокрую от слез подушку.
Просыпаясь, я видела сверток, открывающий ротик и жадно ищущий мою грудь. Однажды она перестала сосать, открыла глаза и посмотрела вокруг. «Я ей нравлюсь, — подумала я, — она довольна и ничего другого от меня не ожидает, как только теплого тела, чтобы прижаться, и побольше молока». Девочка закрыла глаза и вздохнула. Ну что ж, прекрасно, мы просто обе будем лежать в кровати и мирно спать всю дальнейшую жизнь. Пришла медсестра забрать ее, и я осталась одна. Вдруг я почувствовала, что мне ее не хватает и я хочу, чтобы ее принесли обратно!
На третий день моего пребывания в больнице мне велели встать с кровати и начать ходить. Они что, с ума сошли? Но я попробовала, не смогла и упала, плача, на руки медсестры.
Пришел мой врач и строго посмотрел на меня. «Никогда не слышал ничего подобного, — сказал он. — С вами все в порядке. Немножко анемичны, может быть... Как вы собираетесь заботиться о ребенке, когда вернетесь домой?
Бы пробудете в больнице только несколько дней. Надо ходить. Вставайте».
Какой злой человек! Я умру сейчас прямо перед ним, тогда будет знать. «Если ты умрешь, — сказал какой-то голос внутри меня, — кто будет кормить это крошечное существо?» Я встала и пошла, медленно переставляя ноги.
«Так-то лучше, — сказал врач. — Это проще простого. Продолжайте».
Он был прав, я должна была встать на ноги. Теперь от меня зависела жизнь маленького человечка. Этим вечером я более внимательно слушала риторические жалобы мужа и даже попыталась его подбодрить, сказав, что ему может понравиться учить ребенка ходить, говорить, читать. Он внезапно переменился, повеселел и начал рассматривать ситуацию как интересный проект, пробу его сил. С этого дня хорошенький сверток стал нашей дочерью, и, когда меня выписали из больницы, Эйб тоже сиял от гордости, вынося ее на руках в мир.
Первую неделю у нас жила профессиональная няня, приятная пожилая женщина. Мы с Эйбом расслабились. Она занималась ребенком, и мне ни разу не пришло в голову посмотреть, как она это делает, но накануне ее ухода она заявила: «Вы очень необычная пара... Вы ни разу не подошли заняться ребенком за всю неделю. Что вы будете делать, когда я уйду?»
Уйдет?! Какая ужасная мысль! Я была в панике, но Эйб меня успокаивал: «Она хороший и тихий ребенок. Мы просто будем ее кормить и укладывать спать. Пока она все равно ничего другого не делает...»
Сиделка повернулась ко мне и покачала головой: «Лучше посмотрите вечером, как я ее купаю. Или еще лучше — я посмотрю, как вы будете ее купать».
«Я помогу, — благородно вызвался Эйб. — Будет интересно».
Получилось не очень-то интересно. Пока Эйб наливал воду в ванночку, я вынула ребенка из колыбели. По дрожанию моих рук она, вероятно, почувствовала, что что-то не в порядке, и немедленно и очень громко выразила свой испуг. Я никогда не слышала, чтобы она так громко кричала, и неудивительно — она была совершенно права, ее жизнь была в опасности. Я так испугалась, что чуть не уронила ее в ванночку. К тому же вода была, наверное, слишком горячей, потому что она закричала еще громче. Я беспомощно повернулась к няне. Как только та заняла мое место, ребенок успокоился, перестал кричать и с удовольствием купался.
Эйб храбрился. <<Мы научимся», — заверял он меня, но я сомневалась. Сиделка ушла, пожелав нам удачи. Мы ожидали самого худшего — и дождались. Это была страшная неделя — девочка постоянно кричала, мы не спали ночами и советовались с госпожой Биховски, которая не могла нам помочь, потому что у нее самой детьми всегда занимались няни.
И вдруг одним прекрасным утром все резко переменилось. Девочка, вероятно, поняла, что ей никуда от нас не деться. Умелой женщины, которая ей занималась до того, больше нет, а эта женщина, годная только на то, чтобы давать молоко, теперь стала главной. Женщина явно ничего не умела, но выбора не было. Поскольку надо выживать, надо принять мои неуклюжие усилия. Она перестала кричать, спала всю ночь и даже пыталась со мной играть, издавая разные смешные звуки, когда я меняла ее пеленки.
Какое облегчение! Какая у меня замечательная, умная дочка! Мы ответили ей тем же. Эйб научился мастерски готовить еду и даже улыбался ей, когда давал сосать бутылку. Мы научились ее купать без того,
