огромного самовара. Успех был огромный, и люди еще долго вспоминали вашингтонский съезд.
На следующий год я отправилась на мой первый национальный съезд AATSEEL в другом городе — в Медисоне, штат Висконсин. Я предвкушала, что без Сергея, который постоянно проверял наш багаж, все будет происходить быстрее. Когда выдали багаж, я схватила свой чемодан и не сравнила номер квитанции с багажной биркой, как это обычно делал Сергей. От аэродрома мы ехали в одном такси со студенткой университета, и я вышла около гостиницы. Я зарегистрировалась, поднялась в свой номер и открыла чемодан. О ужас! Передо мной лежали грязные кроссовки и джинсы. В панике я позвонила управляющему гостиницей: «Что мне делать? Я взяла чужой чемодан!» — «Вы приехали на такси?» — осведомился он. «Да, мы ехали вместе с какой-то студенткой».
«Не стоит беспокоиться, — сказал он. — Ей вряд ли понадобится ваша одежда. Уверен, что она очень скоро вернет чемодан ».
Он оказался прав. Открыв чемодан, девушка была в не меньшем отчаянии, чем я. Что ей делать с моими тщательно подобранными костюмами и блузками? Буквально через несколько минут после моего звонка управляющий сообщил мне, что молодая дама ждет меня внизу с моим чемоданом. «О, слава богу, я нашла вас! — воскликнула она. — А то я уже была в панике. Мне просто нечего было бы надеть!»
Я увидела в этом происшествии предупреждение. Одеваясь к первому вечернему приему, я подумала, что становлюсь слишком самоуверенной! «Вспомни наставления Аграфены о смирении!» Я позвонила Сергею в тот же вечер и сказала, как он был прав, предупреждая меня о необходимости всегда проверять бирки!
На приеме я встретила Екатерину Волконскую, профессора русского языка в Вассар-колледже, которая, как раньше Мансветов, искала какого-нибудь молодого и энергичного человека, чтобы помочь ей организовать комитет по внедрению изучения русского языка в средние школы. Профессор Волконская была известным и уважаемым преподавателем из «ветеранов». Она познакомила меня с группой других старших преподавателей русского, которые разделяли ее мнение о том, что пришло время включить русский язык в программы средних школ. Они считали, что в конечном итоге это будет полезно и для нашей работы в колледжах и университетах, даст нам базу для развития наших программ, и не придется начинать с обучения алфавиту студентов, достигших уровня высшего образования.
Мы решили выдвинуть свое предложение на деловой встрече и попросить поддержки AATSEEL. Мне было чрезвычайно приятно, что меня приняли в свою группу столь уважаемые преподаватели, и я полностью разделяла их уверенность в необходимости проекта. Когда настал момент внести на голосование наше предложение, Волконская предложила сделать это мне. Я изумилась, но времени спорить не было. Я вышла к микрофону, внесла предложение и объяснила его собравшимся. Кто-то поддержал предложение, и комитет был основан при всеобщем одобрении.
«Я предполагаю, профессор Якобсон, — сказал председатель собрания, — что вы будете председателем комитета? »
Я взглянула на других членов нашей группы, не зная, что ответить. «Конечно, профессор Якобсон будет председателем», — быстро сказала профессор Волконская.
Так я стала председателем Национального комитета по содействию изучению русского языка в средних школах. Я вернулась домой окрыленная успехом. Сергей не знал, что и думать, но он не мог не радоваться, видя, как сияли мои глаза, когда я рассказывала ему обо всех этих потрясающих событиях.
Когда вскоре после этого Советский Союз запустил в космос свой первый спутник, в Америке начали всерьез беспокоиться о состоянии образования. Как вырастить поколение, которое окажется на высоте положения в эпоху советского военно-научного прогресса? Немаловажным фактором в этих новых заботах было то, что мы называли «самоубийственной лингвистической летаргией» среди американских граждан.
Я пошла в Министерство просвещения, чтобы собрать сведения о преподавании русского языка в средних школах, но доктор Марджори Джонстон, глава отдела, занимающегося преподаванием иностранных языков в общественных школах, не могла предоставить мне такую информацию. Она предложила, чтобы первым шагом нашего комитета как раз и стал сбор такой информации. «Проведите национальный опрос, — сказала она, — и мы опубликуем его результаты в нашем бюллетене». Она дала мне список людей в каждом штате, которые могли бы предоставить нужные сведения. С помощью Нелли Апанасевич, студентки, вызвавшейся мне помогать, мы разослали запросы в отделы образования всех штатов и сумели написать отчет как раз вовремя: Конгресс в 1958 году принял Акт об оборонном значении образования, в котором русскому языку придавалось «первостепенное значение» как на университетском уровне, так и в средних школах.
Наш комитет предоставил собранные нами сведения многим образовательным учреждениям, и на это появились отклики в прессе. У меня взяли несколько интервью, Ассоциация современных языков пригласила меня вступить в их Комитет иностранных языков, а Ассоциация национального образования основала отдел иностранных языков, членом которого я стала. На съезде AATSEEL в 1959 году в Нью-Йорке наш комитет удостоился высших похвал. Газета «Нью-Йорк Тайме» напечатала интервью со мной.
Андре фон Гроника сказал мне, что наш учебник пользуется большим спросом, и наш издатель Прентис Холл пригласил меня на обед в «Русскую чайную». Андре больше не преподавал русский язык, теперь он заведовал немецкой кафедрой в Пенсильванском университете, но очень радовался успеху учебника.
В 1959 году я наконец-то перестала быть «факультетом в одном лице». Нашелся очень подходящий кандидат на должность моего заместителя, недавний выпускник Гарварда, член студенческого элитарного общества «Фи Бета Каппа», имевший прекрасные рекомендации, который очень хотел переехать в Вашингтон. Его жена выращивала и тренировала чесапикских лабрадоров, и Виргиния была походящим местом для такого занятия. Его звали Юджин Панцер III. Заработок его не очень интересовал, так как был он из богатой семьи, но его родители настаивали на том, чтобы он как-то использовал свое образование. Высокий, атлетического сложения, он производил приятное впечатление, и я считала, что мне очень повезло.
Мы решили ввести в университетскую программу обзорный курс славянской литературы на английском языке, по примеру курса английского факультета «Великая европейская литература».Я сообщила об этой идее декану, и он попросил меня внести наше предложение на следующем собрании профессуры. Перед собранием я раздала всем присутствующим наш план и была готова защищать его по существу. Конечно же, Толстой, Достоевский и Чехов считаются писателями того же уровня, что Золя или Бальзак. По крайней мере, я так думала.
Я закончила свое выступление, и в зале разразилась гроза. Как смела я сравнивать эту «никому не известную русскую литературу», эти «ничтожества» с великими Гюго, Гомером и Шекспиром?! Как могла я ставить их рядом?! К тому же никогда еще языковой факультет не предлагал курс литературы в переводе, это было «неприемлемо». И вообще, чем я занималась на своем факультете, почему мои студенты после двухгодичного изучения языка не могут читать эту литературу в оригинале? Пора разобраться, что там происходит на славянском факультете!
В то время, внося предложение о введении нового курса на факультете, нужно было сначала представить письменное предложение в колледж с двухгодичной программой обучения и только потом в Колумбийский колледж с полной четырехгодичной программой на одобрение всей профессуры. Если профессора и преподаватели одобряли предложение, декан передавал его администрации университета со своей рекомендацией. В тот момент я не понимала, что мое предложение угрожает доминирующему положению английского факультета. Получалось, что наше предложение облегчило бы студентам, занимающимся научными дисциплинами, исполнение требования об обязательном прослушивании какого- нибудь курса по литературе, дав им свободу выбора между нашей программой и той, которую предлагал английский факультет.
В 1959 году, в «послеспутниковую эру», особое внимание обращалось на занятия наукой, и университет выделял большие дополнительные фонды факультетам физики и химии. Профессора этих факультетов, выслушав горячие дебаты о превосходстве «западной» литературы и мою страстную защиту Толстого и Достоевского, вдруг выступили за меня. Они проголосовали за принятие моего предложения. Это была неожиданная победа, ставшая результатом непредвиденного и необычного союза славянского и естественно-научных факультетов.
После этого я должна была пройти через такую же процедуру на собрании профессоров Колумбийского
