колледжа. Я быстро превращалась в «скандальную фигуру», и обычно скучные собрания сильно оживились. События развивались примерно так же, приводились те же доводы, но декан в какой-то момент прекратил прения и предложил создать специальный комитет под совместным председательством глав факультетов немецкого, романских и английского языков и меня, чтоб «разобраться в этом вопросе». Через месяц, на следующем собрании, мы должны были представить свой доклад.
Все были очень любезны, когда я первый раз созвала собрание этого комитета. Всем хотелось знать, достаточно ли необходимых книг в университетской библиотеке и что будет делать славянский факультет, если на этот курс запишутся двести студентов. Проект курса и квалификация преподавателя, который должен читать курс, возражений у них не вызывали. «Господа, — спросила я, — выражаете ли вы единогласное одобрение?» — «Да», — ответили все.
С чувством облегчения я пришла на следующее собрание профессоров и объявила, что комитет одобрил предложенный курс. Однако, как только я села на свое место, встал глава факультета романских языков и, смотря прямо на меня, сказал: «Профессор Якобсон была так очаровательна и убедительна на собрании нашего комитета, что, должен признаться, мне было трудно ей возражать. Но потом, в тишине моего кабинета, я еще раз все обдумал и понял, что я должен теперь отказаться от поддержки этого курса».
По рядам прошел шорох — большинство профессоров были шокированы такой явной попыткой меня унизить. Потом встал второй член комитета, глава английского факультета, и сказал: «Я присоединяюсь к моему коллеге в его нежелании поддержать предложение профессора Якобсон. — И добавил, поклонившись в мою сторону: — Она действительно очаровательная женщина».
«Я тоже разделяю сомнения моих коллег в разумности одобрения такого курса», — сказал третий, глава немецкого факультета.
Я была в бешенстве. Несколько профессоров выразили свою обеспокоенность происходящим. Декан явно меня подставил, и это было несправедливо. Все ждали моей реакции.
Когда я действительно сержусь, я становлюсь очень спокойной и рассудительной. «Я поражена, господа, — начала я, — что никто из вас не подумал позвонить мне перед собранием и сообщить о том, что вы передумали. Тогда я могла бы не представлять результаты собрания нашего комитета и не тратить драгоценное время собравшихся. Я по-прежнему уверена в ценности курса, вынесенного нами на одобрение собрания, и очень сожалею, что я так и не услышала веских аргументов против его одобрения».
Декан понял, что дело идет не совсем так, как он задумал. Многие бросились меня защищать. Кто-то внес предложение не обращать внимания на доклад комитета и сразу перейти к голосованию. Декан быстро предложил созвать специальное собрание через две недели и объявил перерыв на обед. Я пошла в профессорский клуб и села вместе со своими коллегами по комитету. Они выглядели смущенными. Я же была «очаровательна» в течение всего обеда.
Вернувшись в свой кабинет, я рухнула на стул, и от обиды со мной случилась истерика. В соседней комнате сидела секретарша университетской службы инвентаризации миссис Мартин. Услышав мои всхлипывания, она постучала в дверь и спросила, в чем дело. Я все ей рассказала, и она сразу же предложила план действий: «Дорогая, вы все делаете не так. Вы не можете бороться с английским факультетом в одиночку. Вы должны организовать группу поддержки среди профессоров. Кого вы знаете на факультетах истории, политических наук, химии, физики? Вот кто ваши союзники. Позвоните деканам Кайзеру и Ван Эверу. Они вам помогут».
Она была права. На следующее утро я позвонила обоим деканам и спросила их совета. Я также пригласила на ланч главу факультета политических наук и профессора русской истории.
Следующее собрание состоялось в большой аудитории, все места были заняты. Декан открыл собрание и сказал, что первоначальное предложение не прошло и что обсуждать больше нечего, если, конечно, кто- нибудь не внесет его опять. Послышались голоса из зала, предлагающие рассмотреть внесение курса славянской литературы. Члены английского факультета опять принялись излагать свои аргументы. Повторив все свои старые доводы, что славянская литература не создала ничего достойного, они выдвинули следующее предупреждение: «Несформировавшиеся юные умы наших студентов будут смущены, их христианские ценности и нравственные устои — подорваны. Наш долг как учителей защитить их от таких чуждых и незападных влияний».
Я не верила своим ушам. Достоевский и Толстой — не носители христианских ценностей? Дискуссия продолжалась в том же роде довольно долго. Я говорила мало, просто наблюдала, как профессора воюют друг с другом. Собрание шло полтора часа. В конце концов предложение было принято большинством голосов: курс славянской литературы должен быть включен в программу. Мы выиграли битву. Но, когда я вернулась к себе, раздался телефонный звонок. Это был декан. «Профессор Якобсон, — сказал он, — я очень смущен. Я чувствую себя перед вами виноватым из-за того, что не сообщил вам, что, хотя собрание одобрило ваш курс, он не может считаться соответствующим академическим требованиям к литературным курсам наравне с другими подобными курсами. Университетское правило гласит, что любой курс должен читаться два года перед тем, как получить равный статус».
«Где я могу найти это правило в уставе?» — спросила я. «Его нет в уставе. Это неписаное правило. Это моя вина, что я не сказал вам о нем. Я забыл, что вы у нас недавно и можете о нем не знать. Пожалуйста, заберите свое предложение на следующем собрании».
После всего... «Хорошо, — ответила я как можно любезнее. — Кажется, у меня нет выбора».
«Я буду очень благодарен, если вы поможете мне избежать неприятностей», — сказал декан.
«Но, — продолжала я, — вы, конечно, позволите мне сделать короткое заявление перед тем, как я заберу свое предложение?»
«Да, да, конечно», — ответил он.
Так, подумала я, что теперь? Все это надо хорошо обдумать и составить план действий. Я села и сразу начала обзванивать своих сторонников. Они, конечно, никогда не слышали о таком правиле и советовали мне не волноваться.
Перед следующим собранием я пошла к хорошему парикмахеру, потом выбрала темно-синий костюм с широким белым воротником, который мне особенно шел. Я решила предстать на собрании во всеоружии.
Для своего заявления я написала короткий текст, основанный на недавно опубликованном докладе профессора Таппера, члена английского факультета. Темой этого «Доклада Таппера» были цели и задачи университета, и в нем я нашла как раз такую цитату, которая была мне нужна. Профессор Таппер призывал научные круги не отставать от времени, не цепляться за свой западный провинциализм, питая юные умы только западной культурой, а исследовать и другие культуры мира.
Я сказала, что, предлагая курс славянской литературы, я просто следовала рекомендациям профессора Таппера, но после того, как декан сообщил мне о «правиле», требующем двухлетнего испытательного срока для такого курса, у меня нет другого выбора, как только снять свое предложение. Я извинилась перед собравшимися за то, что отняла у них столько драгоценного времени, и вернулась на свое место. Сразу же я услышала, как кто-то выдвинул предложение вновь рассмотреть вопрос о нашем курсе. Предложение было поддержано, причем с оговоркой, что не нужно уже никаких дальнейших обсуждений. Призвали к устному голосованию. Предложение было принято без голосования при всеобщем одобрении. Спасибо, профессор Таппер!
Декан, несомненно, действовал по привычному плану. Я, как новенькая, должна была его бояться, бояться его власти сделать мою жизнь невыносимой. Увы, я не прошла многолетней школы работы в американских университетах, как мои старшие коллеги, и ничего не знала о власти декана. Я уверена, что он искренне защищал свою территорию и данную ему власть. Английский факультет, членом которого он был (он вел курс по Мильтону), являлся традиционной опорой университета, главной его частью. В 1959 году, однако, его статус стал меняться под влиянием возрастающего упора на точные науки. В следующие годы этот декан делал все, что только мог, чтобы помешать развитию славянского факультета, отказавшись даже принять грант, который я получила от Министерства образования для того, чтобы ввести курс преподавания еще одного славянского языка.
Конечно, я боролась с ним «за каждую пядь земли». Сейчас, когда мы оба на пенсии и наши баталии остались далеко в прошлом, мы поддерживаем дружелюбные и корректные отношения.
После этих собраний я стала «своей» в университете, у меня появились друзья и союзники. Я участвовала во всех собраниях профессуры, и меня представляли новым учителям как «даму, которая не
