Заметочка в коллекцию капризов судьбы.
Моя первая жена Клара никаким другим женщинам не уделяла ни секунды, а в загробной жизни оказалась феминистской святой, зато Вторая Мадам Панофски
Потом идут такие слова:
Грозные воительницы, сочинившие сию пародию на пасхальную агаду [244], убеждены, что Мириам, сестру Моисея, только пинали и шпыняли, несправедливо забыв о ее заслугах. Почему, например, в Книге Исхода нет упоминания о колодце Мириам? Да вырезали его, вон он — валяется на полу в монтажной! Зато в устном предании говорится, что это Мириам надо сказать спасибо за то, что сынов Израиля по всей пустыне сопровождал колодец со свежей, вкусной водой. А когда Мириам умерла, колодец высох и исчез.
Дочь рабби Гамалиэля сказала: «Есть гнев в наследии нашем. В пустыне Мириам и Аарон упрекали Моисея: 'Одному ли Моисею говорил Господь? не говорил ли Он и нам?'[245] И сошел Господь в облачном столбе, и вот Мириам покрылась проказою, как снегом, Аарон же не пострадал. С Мириам поступили как с дурной дочерью, которой отец плюнул в лицо и выгнал на семь дней из стана, пока не будет ей даровано прощение».
Ах, Мириам, Мириам, как томится по тебе мое сердце! Плюну я в лицо Блэра, в твое же — никогда.
Сегодня у Мириам день рождения. Ее шестидесятилетие. Будь она со мной, ей бы подали завтрак в постель. Было бы редереровское шампанское «кристаль» и белужья икра, не говоря уже о шестидесяти длинночеренковых розах и шелковом пеньюаре — элегантном, но весьма игривом. И, может быть, еще то дико дорогое жемчужное колье, что я видел в салоне «Биркс». Не то что Герр Профессор Доктор Хоппер, который небось — и-эх! — расщедрится на набор химикатов для определения степени загрязненности воздуха. Или на пару практичных туфель, изготовленных без использования кожи животных. Нет, вот — придумал. Он подарит ей записи песен китов. Ха-ха-ха.
Я договорился с кем-то встретиться за ланчем, но не могу вспомнить, где и с кем. Звонить Шанталь, чтобы она сверилась с записями, рука не подымается — она и так уже из-за моих частых провалов памяти поглядывает на меня с подозрением. И напрасно, беспокоиться совершенно не о чем. В моем возрасте это дело обычное. Взял, звякнул в «Хуторок под оливами», спросил, не заказывал ли я у них столик. Не заказывал. В «Экспрессе», в «Ритце» — тоже нет. Тут позвонила Шанталь.
— Я звоню, чтобы напомнить вам, что у вас встреча сегодня за ланчем. Вы помните где?
— Разумеется, помню. Что за развязный тон!
— А с кем?
— Шанталь, я могу взять и уволить тебя — в два счета.
— Встретиться вы должны с Норманом Фридманом в гриль-баре «У Мойши» в час дня. Если я не путаю. Может быть, с моей матерью, но тогда «У Готье». Но раз вы сами все помните, значит, это не важно. Пока-пока.
Норман Фридман когда-то был в числе тех двухсот с лишним гостей, что собрались на моей свадьбе в отеле «Ритц-Карлтон». Смокинги, вечерние платья. Бука вусмерть обдолбанный, равно как я вусмерть злой — еще бы: пропадает дорогой билет на стадион «Форум». Черт! Черт! Черт! «Монреальцы», того и гляди, четвертый раз подряд отхватят Кубок Стэнли, а я этого не увижу! Но сделать я ничего не мог: когда до меня дошло, что происходит накладка, отложить свадьбу было уже невозможно. Между прочим, вспомните: в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году сборная Канады была лучшей хоккейной командой всех времен. Представьте: Жак Плант на воротах, Дуг Харви, Том Джонсон и Жан-Ги Тальбо держат оборону, а впереди Морис и Анри Ришары, Берни Жоффрион, Дики Мур, Фил Гойетт, Эб Макдоналд и Ральф Бэкстрем. Но — увы! — в финале «Монреальцы» оказались без их лучшего организатора и стратега. Большой Жан Беливо неудачно упал во время третьей полуфинальной игры против Чикаго и выбыл на весь остаток сезона.
Нас мгновенно провозгласили мужем и женой, я поцеловал супругу и кинулся в бар:
— Какой счет?
— Пару минут назад Маховлича удалили за подножку, и Бэкстрем забил. [Бэкстрем забил на пятой минуте. В атаке участвовали Жоффрион и Мур. —
Среди такого количества совершенно не знакомых мне людей я чувствовал себя не в своей тарелке, настроение было — кому бы в глаз дать, и вдруг все переменилось. Раз и навсегда. «Гори, маскарадный зал! Здесь нищий во мгле ослеп», — пропел когда-то оглушительным басом Говард Кил. [На самом деле это пропел Эзио Пинца в мюзикле «Зюйд-вест», который шел на Бродвее четыре года и девять месяцев. —
— Кто та женщина, которой что-то втолковывает Меир Коэн? — спросил я Ирва.
— Фу, бесстыдник! Или ты хочешь сказать, что тебе через час уже надоело быть женатым? Положил глаз на другую женщину?
— Не смеши меня. Любопытствую, вот и все.
— Не помню, как ее звать, — почесал в затылке Ирв, — знаю только, что Гарри Кастнер пытался подкатывать к ней — что-нибудь с полчаса назад, — и уж что там она ему сказала, неизвестно, только он стал весь белый. У этой девушки острый язычок, доложу я вам. Ее родители умерли, и с тех пор она живет в Торонто.
Сама красота, она стояла одна, но что-то ее насторожило. Меир Коэн отставлен, и уже другой
