Версия Барни

соискатель спешит к ней с бокалом шампанского. Поймав на себе мой взгляд, увидев, что я уже и шаг к ней сделал, она потупила голубые глаза — такие, что за них и умереть не жалко, — повернулась ко мне спиной и двинулась по направлению к кучке гостей, среди которых стоял этот мерзавец Терри Макайвер. Смотрел на нее не я один. И тощие, с костистыми спинами, и толстомясые, с перетяжками от корсетов, чьи-то жены — все мерили ее неодобрительными взглядами. Тут ко мне вернулась Вторая Мадам Панофски — кончился танец, который она танцевала с Букой.

— Твой друг такой печальный человек, такой ранимый, — сказала она. — Надо нам что-нибудь сделать, как-то помочь ему.

— Ему ничем не поможешь.

— Тебе, по-моему, следует подойти, поговорить с твоим другом Макайвером. Мне кажется, ему одиноко.

— Да пошел он!

— Тш! Вон за тем столиком позади нас — мой дедушка. Но ты же сам Макайвера пригласил!

— Терри ходит на все мои свадьбы.

— Что? Мило, смешно, молодец. Почему бы тебе не выпить еще? Твой отец уже напился; если он опять начнет рассказывать случаи из служебной практики, моя мать сгорит со стыда.

— Слушай, скажи-ка мне, а кто та женщина, к которой только что подошел этот придурок Гордон Липшиц?

— А, та… Тут у вас не выгорит, мистер Сердцеед. Вы для нее не кандидат. Нет, правда, сделай что- нибудь, уйми отца. Вот, сунь это в карман.

— Что это?

— Чек на пятьсот долларов от Лу Зингера. Не люблю занудствовать, но мне кажется, пить тебе уже хватит.

— Что значит — я для нее не кандидат?

— Да то, что знала бы я, что она почтит нас своим присутствием, я уж конечно устроила бы встречу с оркестром. Ты собираешься мне сказать, что находишь ее привлекательной?

— Ну конечно нет, дорогая.

— Могу поспорить, что у нее туфли сорок второго размера, да и то жмут. Ее зовут Мириам Гринберг. Моя сокурсница по Макгиллу. Она была стипендиаткой и старалась соответствовать — еще бы, плату за обучение ей было бы не потянуть. Ее отец работал на фабрике, а мать брала шитье от закройщика. Выступает как пава — скажите пожалуйста! — а ведь выросла в квартире без горячей воды на Рашель- стрит. У моего дяди Фреда когда-то было несколько таких квартир; он говорит, легче вышибить воду из камня, чем квартплату из некоторых таких вот съемщиков. Умудряются сбежать прямо посреди ночи. В суд подавать? Бесполезно. Дядя Фред меня обожал. Говорил: пышечка ты моя, вот украду и съем. Сокурсники- мальчишки хотели сделать Мириам Королевой зимних балов. Ей-богу, не пойму — не такая уж она симпатичная, особенно ноги, но это был бы первый раз, когда Королевой выбрали еврейку. Она сказала «нет». Бесс Майерсон не отказалась стать «Мисс Америкой», ее это не унижало, но она… что ж, она ведь не была — гм-гм — интеллектуалкой. Не устраивала демонстраций из того, что читает «Партизан ревью» и «Нью рипаблик», а эта придет, в аудитории на стол выложит — смотрите, что я читаю! Ну как же! А я думаю, что, если заглянуть к ней в комнату, нашелся бы там и «Космополитен». Как-то раз у нас там был дебютный концерт молодого скрипача — сейчас не помню, как его фамилия, — так она в том же самом своем будничном черном платье долларов максимум за тридцать (это еще если в хорошем магазине покупать) вышла на сцену его аккомпаниатору листать ноты. Тоже мне цаца. Переехала сейчас в Торонто, хочет на радио устроиться. Ну, с ее голосом надежда есть. Твой отец опять в бар пришел. Говорит с доктором Мендельсоном. Сделай что-нибудь.

— Как, ты сказала, ее фамилия?

— Гринберг. Тебя познакомить?

— Нет. Пойдем потанцуем.

— Смотри, бармен тебе что-то сказать хочет.

— Ах, да. Я же велел ему, если возникнут проблемы… Извини. Я на минутку.

— Кончился первый период, — сказал бармен. — Наши ведут три — ноль. По голу у Жоффриона [Жоффрион забил на четырнадцатой минуте. Атаку подготовили Бэкстрем и Харви. — Прим. Майкла Панофски.] и у Джонсона. [Джонсон забил на семнадцатой минуте с подачи Бэкстрема. — Прим. Майкла Панофски.] У их вратаря уже поджилки трясутся.

— Да, но боюсь, как бы наши не перешли теперь к обороне — «Кленовые» сейчас как нажмут! Маховлич и Дафф могут еще здорово наломать нашим бока.

Вырулив с невестой в круг танцующих, я всячески старался вести ее так, чтобы оказаться ближе к Мириам, танцевавшей с Макайвером. Подобраться удалось вплотную, я даже аромат почуял; вдыхал, запоминал. «Джой» — причем самая чуточка, легкий намек, по одному прикосновению к вискам, под коленками и к подолу платья, как я узнал впоследствии. Однажды, годы спустя, лежа с Мириам в постели, я вылил рюмку коньяка ей на грудь, стал слизывать и говорю: «Ты знаешь, если бы тебе, коварная, действительно хотелось завлечь меня в сети прямо в ту мою свадебную ночь, тебе следовало не 'джоем' прыскаться, а Эссенцией Мясной Коптильни. Возбуждает до безумия, а главное, все под рукой — ингредиенты продаются в 'Кулинарии Шварца'. Я бы все смешал, аромат нарек бы 'Нектаром Иудеи' и взял копирайт на название». А тогда, на свадьбе, я с разгону налетел на Мириам, сказал «Извините», и тут Вторая Мадам Панофски говорит:

— Чтоб я не видела больше, как ты бегаешь узнавать у бармена счет матча. У нас сегодня свадьба или что? В конце концов, это оскорбительно!

— Я больше не буду, — соврал я.

— Твой папочка подсел к столу рабби. О, мой бог, — простонала она, подталкивая меня в ту сторону. Но было поздно. За длинным столом сидело человек двенадцать, в том числе рабби с женой, Губерманы, Дженни Рот, доктор Мендельсон с женой, кто-то еще, кого я не знал, и все пребывали в полном шоке, а пьяного Иззи Панофски неудержимо несло.

— Вот когда меня на мораль бросили, — во всю глотку вещал он, — тут я их поближе узнал, понял, стал' быть, что такое мадама. Некоторые прямо такие — о! — парижанки и очень даже ничего. А девушек в каждом заведении бывало человек по двадцать, двадцать пять, не меньше; ты приходишь, мадама открывает дверь и говорит: «Les dames au salon» — понятно, да? — и они все выходят, выбирай, кого хошь.

— Разрешите напомнить вам, что за столом присутствуют женщины, — сказал рабби своим приторным голоском.

— Да ну? Мне кажется, им уже больше двадцати одного. И это еще мягко сказано! Шучу, шучу, девочки. Всю ночь никто из нас не выдерживал, это ж такой, понимаашь ли, хоровод начинался, такой калейдоскоп — вы меня поняли, да? А в некоторых из этих борделей даже и мебель имелась приличная.

— Папа, можно тебя на два слова?

— Грязь? Да вы с ума сошли! Рабби, вы могли бы там кушать с пола! А какие кровати — о! — и всех, знаете ли, систематически… Вы меня поняли, да? А в комнату дают такой большой кувшин, таки они его тебе там первым делом моют!

— Папа, невеста хочет потанцевать с тобой.

— Что ты меня перебиваешь!

— Прошу прощения, — сказала жена рабби, вставая из-за стола; за нею неохотно последовали еще две дамы.

— Между прочим, в те времена это стоило доллар за палку, а всякое там мыло, полотенце и тому подобное было за счет девчонки, так что сплошь и рядом она вроде и поработала, а все равно остается должна заведению. Потом еще разносчики разные там ходили — хитрованы, — по ходу дела продавали всякую всячину. Кстати, доктор, как, вы сказали, ваша фамилия — Мендельсон?

— Бесси, ну иди же сюда, с тобой хотят потанцевать.

— Постойте, постойте… ну да, Шмуль Мендельсон! Мы звали его Стоячок, потому как — хотя что я