начали выскакивать через двери, ведущие на бульвар, и бежали как раз мимо окон, где стояли юнкера и Иван.
— Стой! Стой! Лови их, братцы!.. Зовите скорее хороших стрелков, — заволновались юнкера. И, тщательно целясь, стреляли по убегающим.
Те падали, кувыркались, но часть все-таки успевала спрятаться за кисок. Прибежали два юнкера, считавшиеся лучшими стрелками. Им дали удобные места у окон, и они тотчас начали охоту за людьми.
Пожар разгорался. Стало видно все до маленькой ветки на дереве. Большевики, спасаясь от огня, бежали на бульвар и здесь попадали под выстрелы. Юнкера действительно были хорошие стрелки и били их без промаха.
Вот прыгнула из двери темная фигура.
Пах! Пах! — грянуло два выстрела.
И фигура уже корчится и бьется на земле.
Чтобы очистить место для обстрела, юнкера взорвали киоск, и теперь негде было спрятаться.
А большевики тем не менее все пытали счастье.
Выскакивали из горящего дома, намереваясь скрыться, но неизменно падали под выстрелами. Юнкера лишь успевали целиться. Спокойно и точно убивали они людей, досадуя и ругаясь, если кому-нибудь удавалось шмыгнуть за угол. Черные и серые комки усеяли бульвар. Присмотревшись, Иван увидел окровавленные головы, разбросанные беспомощно руки и ноги.
А пожар уже захватил половину дома. Пламя вырывалось из окон столбами и шумело. Подул ветер.
Большевики, засевшие в башенке на крыше соседнего дома с драконами, яростно обстреливали дворы и улицы пачками, не впуская юнкеров. Взять их оттуда не было никакой возможности. Они ловко прятались в узких, как щели. Окнах и были неуязвимы…
Сливин нашел выход: он потребовал, чтобы дом был обстрелян из орудий. Тотчас с Арбатской площади раздались два выстрела один за другим. Башенка была сорвана первым же выстрелом. Во двор, вместе с обломками камней, упали пять изуродованных тел и остатки пулемета и винтовок. От второго выстрела загорелось внутри дома. С растерянными криками большевики выскочили из дома, убегая по бульвару к Страстной площади. И опять весь район Никитских ворот остался в руках юнкеров. Но горели, как огромные факелы, дом Гагарина на бульваре и дом с драконами напротив него.
Стрельба кругом смолкла, словно люди ужаснулись тому, что сделали.
Из горящего дома слышались чьи-то безумные крики:
— Помогите! Помогите! О-о!.. Помогите!..
И всем, кто слышал этот крик, было ясно, что кто-то рядом, вот только за стеной, горит живьем и зовет на помощь. И ни у кого не было ни сил, ни возможности помочь ему.
Петряев вышел во двор.
Здесь суетились санитары, подбирая убитых. Карасев лежал врастяжку, без шинели, с разбитым лбом. Кто-то стащил с него сапоги, а взамен оставил свои — старые, порванные. Но не надел на мертвого, а только приставил к ногам. Издали казалось, что сапоги надеты, и у Карасева ноги длинные-длинные… Колесников лежал все там же в углу, у железного, проржавленного сорного ящика. Все лицо у него было искажено судорогами. Умирая, он вцепился зубами в шарф, намотанный на шею.
Опять во двор выползли какие-то люди — две женщины, мальчишки и хромой дворник.
— Где вы прячетесь? — спросил их удивленный Сливин.
— А вот, ваше благородие, на полу в квартире нашего зеленщика лежим. Видите? — ответил дворник, показывая на окна темной квартиры в нижнем этаже.
Все — Сливин, юнкера, Иван — заглянули с любопытством в разбитое окно. В темноте на полу копошилось человек двадцать — все жильцы дома. Они испуганно смотрели на Сливина и юнкеров.
Сливин их успокоил.
— А ведь есть вы хотите?
Этот вопрос обрадовал всех.
— Мы едим. Из лавки достаем маринады и консервы…
Через час дружина Сливина, смененная, пошла на отдых. Были уже на исходе третьи сутки. Люди, почувствовавшие, что хоть на время миновала опасность, вдруг ослабли.
По улицам, освещенным пожаром, дошли до Александровского училища…
XVI
Думали отдохнуть, но нельзя было. В длинной комнате со сводчатыми потолками, сплошь заставленной кроватями, с надписью на дверях «пятая рота» шел жаркий спор. А сюда отправили спать. Прислушался Иван. Многие говорили, что нас окружила измена. Требовали ареста каких-то генералов и кому-то грозили смертью.
Другие говорили, что надо немедленно сдаться — бессмысленно продолжать бойню.
— Все равно не победим. Все войска, идущие с фронта к нам на помощь, присоединяются к большевикам и сражаются против нас же… Надо сдаться…
И гневным криками отвечали этому оратору:
— Никогда. Лучше умереть! Позор!
И за все дни боя Иван впервые усомнился: может быть, на самом деле эта бойня не имеет смысла? Все войска присоединяются. Весь рабочий люд на той стороне. Может быть, и правда там тоже, у тех людей? В поисках ее, этой правды, Иван забрался в этот лагерь. Казалось, здесь она… А на самом деле… Где она?
Душа замутилась.
Ясы-Басы говорит: никто не знает правды.
Неужели он прав?
Иван ходил словно отравленный.
Спать уже не хотелось, и он был рад, когда Сливин, все такой же точный и четкий, предложил ему пойти на новый пост — в Кремль, куда выбирали только самых надежных.
Из орудий стреляли уже отовсюду. И с Ходынки, и с площади Страстного монастыря, и с Горбатого моста, и из Замоскворечья. Раскаты орудийной пальбы, как похоронные звоны, висели над Москвой.
По улицам дружинники шли быстро, почти бежали: знали, что стреляют из орудий именно сюда, к училищу и в Кремль.
Зеленоватые огни разрывающейся шрапнели вспыхивали над Кремлем и на мгновение ярко освещали дворцы и церкви. Гремел гром, и железный дождь осыпал и куполы, и дворцы, и тихие, примолкшие монастыри.
В Кремле было пустынно, будто все вымерло. Только присмотревшись, Иван заметил одинокие серые фигуры часовых у всех дверей.
Горели редкие одинокие фонари.
В казармах дружина ненадолго задержалась и уже отсюда рассыпалась по местам. Шли по двое. Ивану достался пост у подножия Ивана Великого, у нижнего входа в ризницу. Ризница уже была пробита, и теперь боялись ставить людей там, наверху, внутри здания.
С Иваном был на посту молоденький юнкер, старавшийся держаться строго, но каждую минуту заговаривавший.
Крепко прижавшись к каменной стене, оба стояли сначала молча. Все тротуары вокруг были засыпаны битым стеклом и сорванной штукатуркой.
Николаевский дворец и Чудов монастырь уже стояли обезображенные.
— Да, бывало, в школе нас учили, что только пасынки России не поклоняются Москве и Кремлю, — задумчиво заговорил юнкер, — а теперь, смотрите, какое запущение. Да.
И, помолчав, заговорил скороговоркой:
