— Нашлись. Может быть, Иван-звонарь доживает последние минуты…
Юнкер, нервно подрагивая, прошелся взад-вперед вдоль стены.
«И этот со стишками», — сердито подумал Иван, посматривая на юнкера.
— Читали? — опять заговорил юнкер, останавливаясь около Ивана. — Большевики заявили, что ни перед чем не остановятся, все разрушат.
— И разрушат, — согласился Иван. — Я знаю, они пойдут на все.
— А что это за люди? Я еще никогда не видал настоящего большевика… Солдаты, ну это так, дребедень, они такие же большевики, как я архиерей.
Иван вспомнил Петра Коротина, его смелый, решительный голос.
— Решительные люди. Упорные.
— Посмотрите, что это происходит в церкви? — указал юнкер на Чудов монастырь, где мелькали за окнами свечи и темные фигуры людей.
— Монахи служат.
— Гм… Нашли время. Их могут убить.
Но свечи в церкви разгорались. Два монаха, еле видные в темноте, поспешно вышли из полуразрушенных дверей и стали разметать Ивановское крыльцо, все засыпанное обломками.
Юнкер побежал через площадь к ним.
— Что это за приготовления? — спросил он у монахов.
— Мощи святителя Алексея выносим, — отрывисто ответил монах.
Через пять минут из дверей показалось шествие. Юнкер и Иван сняли фуражки. Черные монахи с зажженными свечами в руках, с тихим пением вынесли светлый гроб.
— Святителю отче Алексие, моли бога о нас, — тихо пели монахи.
Бах-ах-бах! — ахнули орудийные выстрелы. И рядом где-то над крышами шипела шрапнель.
Гроб пронесли от крыльца в провал черных ворот. Скрылись, как странное видение. Юнкер, надевая фуражку, опять прислонился к стене рядом с Иваном.
— Значит, дело плохо, если даже мощи несут в старую могилу.
XVII
В самом деле, помощи не было ниоткуда. На пятый день борьбы стало ясно, что дело проиграно: большевики победят. Была надежда на войска, идущие с фронта. Их было много двинуто к Москве. Но эти войска, как только вступали в Москву, тотчас присоединялись к большевикам и со всей силой и со всех энергией бросались на борьбу с теми, на помощь кому они посылались.
Казаки держались безразлично, готовые склониться на сторону сильного. Офицерские отряды, сражавшиеся в районе Красных ворот, или сдались, или растаяли. Юнкера в Лефортове были разбиты.
И защитники Временного правительства, считавшие себя борцами за право, справедливость, попали в железный круг, из которого не было выхода.
Боролись, но уже не было надежды.
Знали, что рано или поздно придется уступить.
Иван понял это в ту ночь, когда черные монахи несли в подземелье мощи Алексея… Но затаился, не подавая виду, что угнетена и расшатана душа его. Даже бодро говорил:
— Будем драться. Победит тот, кто справедлив.
Однако уныние уже ходило по всем лицам. Главное — не было патронов. Солдаты и швейцары училища ходили в город и скупали патроны у красногвардейцев и пьяненьких солдат и в карманах приносили сюда. Под видом солдат юнкера ездили в автомобилях к красногвардейцам за патронами. Иногда привозили, иногда погибали там…
Ночь на первое ноября была самая страшная для защитников Кремля.
Казаки и кавалерия, шедшие с фронта, задержались у Можайска и заявили, что дальше они не пойдут, что не хотят сражаться против восставшего народа. Известие об этом кем-то было принесено в Александровское училище, а оттуда перешло в Кремль и на посты и вызвало уныние. Патронов нет, провиант на исходе. Убыль людьми громадная. Белая гвардия малодушествует… А главное — нет надежды на приход помощи.
Между тем противник как будто усиливается. Всюду появились матросы с сумками, в походном снаряжении, ловкие, смелые, решительные. Было установлено, что против Кремля начинают работать шестидюймовые орудия, которые производят страшные разрушения.
Здание городской думы подверглось ожесточенному обстрелу, и гласные думы, и Комитет общественной безопасности, находившиеся там и всячески помогавшие защитникам Кремля, должны были перейти в Кремль, где, казалось, можно еще укрыться.
Но уныние и растерянность были общими. Нужно было искать выхода.
В эту ночь была сбита верхушка Беклемишевской башни, пробита снарядами Спасская башня, разбиты Никольские ворота, пробита средняя глава Успенского собора и один из куполов Василия Блаженного.
Казалось, еще немного — и погибнет Кремль.
Иван в эту ночь был и в Кремле, и на Каменном мосту, и в училище.
Всюду была растерянность. В училище открыто говорили о сдаче, и только юные и задорные требовали продолжения борьбы.
— Сдача большевикам — это позор. Мы не согласны. Мы пробьемся в поле и там будем вести борьбу, — говорили они.
Ивану это нравилось: выйти за город и там, сразившись один на один, или погибнуть, или победить. И он, когда ему представилось сказать слово, сказал:
— Надо бороться. Я знаю, что, если мы еще продержимся немного, большевики будут осмеяны и покинуты рабочими. Я это говорю, как рабочий…
Ему аплодировали, кричали браво, но Иван, чуткий, как всякий чуткий оратор, сердцем чувствовал, что его слушают усталые люди, потерявшие надежду… Но выход?! Где выход? Он должен быть! Должна быть воля к победе!
XVIII
Ночь прошла без сна, в спорах. А утром Иван заметил, что начались приготовления к сдаче. Из Кремля выпустили пленных солдат, которых нечем было кормить. Голодные, истомленные пережитым страхом, они тяжелой массой, с воем побежали из Кремля по Ильинке. Иван видел, как они бежали и падали, грозили, как безумные, Кремлю кулаками и снова падали. Каждый из них за эти пять дней борьбы много раз готовился к смерти и теперь бежал, словно из могилы.
— У… у!.. — выли они злобно и радостно.
В это утро сделали еще попытку достать патроны. Группа студентов и юнкеров, как раз из тех, которые собирались выйти за город, в чистое поле, и там переведаться с противником, собрались за патронами. Они переоделись солдатами и рабочими, выехали за цепь, попали под обстрел и погибли все. Назад никто не вернулся.
В полдень стало известно, что ведутся переговоры о сдаче, и все говорили, что борьба скоро, может
