догнав, мог заявить о своих вещах, оставшихся в вагоне, и их будут искать... Кемпке решил все же снять с крючка пиджак и, не вынимая документов, положить в чемодан, засунув его подальше под полку, чтобы не было видно. Если и дальше все будет тихо, он в любое время может взять документы. До Москвы было еще далеко, и он надеялся, что все прояснится. А в Москве предстоит встреча с сотрудником военно-морского атташе германского посольства, и он ему доложит все подробно и посоветуется о переходе на другие документы.
Много раз на день проводница проходила мимо купе, разносила чай утром и вечером, но только один раз, на следующий день после исчезновения Викентия, подметая вагон, спросила:
— А где же ваш веселый сосед?
— Наверное, сошел по пути, — пожал плечами Кемпке.
О вещах проводница не упоминала, и он промолчал, следуя давно укоренившемуся правилу — отвечать только на вопросы и как можно короче, не вдаваться в подробности и по возможности выяснить, с какой целью задаются вопросы. Гельзинг-Кемпке пользовался и другим приемом — умело переводил разговор на другую тему, если прежняя была ему невыгодна. Сойдя с поезда в Москве, он сразу же затерялся в вокзальной толчее. Чужие документы лежали у него в кармане. Теперь нужно было позвонить в посольство. Приходилось читать названия улиц, искать телефонные будки.
Кемпке набрал известный ему номер, сказал несколько слов — условленную фразу, и к нему в заранее подобранное место приехал сотрудник военного атташе германского посольства Курт Крипш. Дипломат выслушал его и подтвердил указание — обосноваться на жительство в Новороссийске, устроиться на работу в гостинице. Кемпке доложил, что по дороге добыл паспорт, но о его владельце ничего не знает. Крипш пожурил его за опрометчивые действия.
— Вас могли заподозрить в воровстве. А в случае задержания вам не выпутаться из этой истории...
Кемпке понимал это и сам, но ситуация была настолько соблазнительной, что он не удержался. Крипш взял у него паспорт и сказал, что ему придется задержаться на сутки в Москве.
На следующий день опять состоялась встреча.
— Слушайте внимательно. Нам долго здесь нельзя задерживаться. Фотокарточку на паспорте заменили. Имя другое вписали. Теперь вы Пери Мико Карлович, эстонец. Все остальное зависит от вас. Поезжайте в район Сочи, а оттуда потом переберетесь в Новороссийск. Ваше место там. Итак, запомните: вы немец из Эстонии. Около Сочи есть эстонские поселения: Сальме и Сулев. Поезжайте, устраивайтесь там на работу в колхоз или совхоз и дайте о себе знать. Как только почувствуете, что достаточно осмотрелись на новом месте, «теряйте» паспорт, платите штраф и получайте новый. Через год переедете в Новороссийск. Год вам, как говорят русские, на акклиматизацию под эстонца. К рождеству дадите о себе знать. Если возникнет необходимость, мы вас сами найдем.
Кемпке-Пери не ожидал такого решения. Ему предстояло ехать в неизвестность с поддельным паспортом и все начинать сначала. Крипш понял его озабоченность и сказал:
— Изменить ничего не могу. Это лучший вариант с добытым паспортом. Надо же знать, кому он принадлежал. А вы ничего не знаете о его владельце. Будьте благодарны за то, что обстоятельства позволяют предоставить вам годичный срок для того, чтобы сменить этот паспорт и иметь хорошую, с точки зрения Советов, биографию. Постарайтесь получить хорошие характеристики и утвердиться как эстонец, давно покинувший Эстонию. Имейте в виду, что по вашему паспорту выедет из России одно лицо — за границу как специалист. Следовательно, вы для Советов как Кемпке существовать не будете. Вам нужно привыкнуть к новому имени, обдумать свою биографию. К новому месту явитесь как местный гражданин, приехавший на работу в совхоз.
...В материалах следственного дела, которое я читал, подробности этой встречи Кемпке с Крипшем отсутствовали. Майор Крикун тоже не мог дать на этот счет никаких пояснений.
— Читай дальше, — посоветовал он. — Главное найдешь здесь.
11
— Гуляев надолго заболел, — рассказывал мне Андрей Карпович. — Это было в году... тридцать пятом, кажется. К обычной гипертонии и головным болям прибавилась и бессонница. Ночью, когда все спали, он бодрствовал, у него, так сказать, продолжалась работа. Никак не мог отключиться от земных забот, несмотря на прием снотворного.
— Бездельничаю, — жаловался Гуляев на вынужденное пребывание в больнице всем своим сослуживцам, навещавшим его.
— Николай Васильевич, вам надо отдыхать основательно, — советовал ему врач. — У вас переутомление от громадной, я бы сказал, нечеловеческой нагрузки.
— Пока я работал, доктор, — упорствовал Гуляев, — я чувствовал себя куда лучше, чем в больнице. А сейчас я прислушиваюсь ко всему и мне кажется, что все у меня болит.
— Хорошо, — соглашался врач. — Допустим... Станьте передо мною. Ступни вместе, руки с растопыренными пальцами протяните вперед, глаза закройте. Вот так.
Гуляев вытянул руки и, как только закрыл глаза, зашатался, хотя пытался стоять твердо. Его раскачивало из стороны в сторону, как маятник.
— Вы поняли? — спросил врач.
— Сдаюсь. Ложусь и сегодня не встану с кровати.
— То-то! Мой совет — сменить работу, изменить режим дня. Как следует отдохнуть. А там видно будет.
— Легко сказать — сменить работу. Вы думаете, это поможет?
— Уверен. Вы же работаете на износ.
«На износ, на износ...» — повторял про себя Гуляев и смотрел на врача так, как будто он сделал ему открытие о годах его бесконечной занятости. Он все собирался выбрать свободное время, ожидал некое затишье, но время шло, а затишья не наступало. Он сам стал замечать недомогание и опять думал, что вот закончит какие-то неотложные дела и передохнет.
— Доктор, — говорил Гуляев, — вам не кажется, что когда человек работает по-настоящему, то он работает на износ? Я не имею в виду себя. И ничего страшного в этом нет. Износ — это явление естественное. Если только все время думать об износе, о том, чтобы его избежать, то тогда как же быть?
— Работать и отдыхать. Соблюдать разумные пропорции.
— К сожалению, доктор, не всегда это возможно. Вы это отлично знаете. Не пытайтесь меня переубедить.
Врач пожимал плечами. Он не хотел пускаться в спор с больным.
Так Гуляев оказался вдруг на какое-то время не у дел, выбитый из привычной, укатанной за многие годы колеи. Его захватили тоскливые мысли. Такое состояние может исправить только работа, занятость, сознание того, что и в новом качестве человек остается полезным и нужным. Трудно жить без перспективы. Перспективой для Гуляева стала должность директора скромной, небольшой гостиницы в Новороссийске, на которую он и был назначен. С первых же дней он, с присущей ему настойчивостью, принялся за наведение порядка в гостиничном хозяйстве. Ему хотелось, чтобы гости чувствовали уют и видели идеальную чистоту в каждом уголке. По приглашению и по собственной инициативе к нему заходили администраторы, горничные, электромонтеры, слесари-водопроводчики, дворники.
Прочитав объявление на входной двери: «Требуется швейцар», приходили наниматься на работу пожилые и больные старики, нуждавшиеся в дополнительном заработке. Однажды пожаловал на прием к Гуляеву мужчина средних лет, говоривший с заметным акцентом. Он просил принять его на работу в гостиницу.
— Нам нужны только швейцары.
— Портье, — поправил директора пришелец.
Гуляев пристально посмотрел на него и охотно согласился, что портье звучит лучше, а главное —
