— А извиняться тебе придется. И перед литературной общественностью, и перед Жориком. Я это ему обещал.
— А Натали? — спросил я.
— Что Натали?
— В статье про нее ни слова.
Константин поставил рюмку.
— Этой дуре объяснили, что Натали взревновала Жорика. И погорячилась немного. Просили ее не трогать. Дура все поняла. Она сама от Жорика в отпаде, — он погрозил мне пальцем. — Пей, алкаш неисправимый.
Мы выпили по второй. Мне стало ужасно тоскливо.
— Костя, а ты видел сегодня Натали?
— Только что их на вокзал проводил.
У меня упало сердце.
— Она уехала? Уже?
— Они все уехали. В Москву.
— Зачем?
— Главный-то праздник в столице. Разве столица такое мероприятие кому-то уступит? За такие деньги они тебе докажут, что Иисус Христос на Арбате родился! Ну, давай по последней и разбежались. Завтра мне рано вставать.
Он налил по последней и поднял рюмку.
— И все равно я рад, что с тобой, лопухом, познакомился. Что-то в тебе есть, Ивас-сик… Не зря тебя Адик жалел. Последнюю выпьем за память. За то, что она умеет не только все помнить, но и все забывать. Я понятно излагаю?
Он уже поднес рюмку ко рту, когда я сказал:
— Не понял.
Он недовольно поставил рюмку.
— Не разочаровывай меня. Я же тебя за умного держу!
Я попросил откровенно:
— Объясни, что я забыть должен?
Он посмотрел на меня с сожалением.
— Все.
— Что все?
Он поставил локти на стол и наклонился ко мне.
— Все, что случилось в эти идиотские дни, забудь. Помни только, что есть у тебя верный друг Костя, а я буду помнить, что есть у меня смешной дружок Ивас-сик. И все! Больше ничего не было! Ни-че-го! Я понятно излагаю?
Только теперь я стал кое-что понимать.
— И гарнитура барона Геккерна не было?
Влажно сверкнула фикса.
— Был. Я не поехал в Москву специально, чтобы гарнитур в контейнер погрузить.
— И масонских бумаг не было?
— Были, — опять улыбнулся он. — Тебе же копии отдали. А подлинник на хер никому не нужен.
Плечи ломило, в висках стучало… Коньяк не помог…
— И четырех трупов не было?
Константин удивленно посмотрел на меня.
— Ну почему же? Оценщика вчера похоронили. Адика сегодня утром хоронят на Серафимовском.
— А их убийцу нашли?
Константин уставился на меня металлическим взглядом.
— А его и искать не надо. Ты же знаешь, что Адик сам повесился. Слышал, что Мангуст вчера сказал?
— И оценщик сам?… — понял я. — Это тоже Мангуст рассказал?
Константин встал, достал с полки пачку сигарет, повертел в руках и положил обратно.
— Миша-антиквар после смерти оценщика колоссальную недостачу обнаружил. Обманывал Мишу школьный друг… Совесть замучила оценщика. Вот как бывает, Ивас-сик… Я понятно излагаю?
— Понятно, — сказал я. — Значит, мы с тобой тоже хотели застрелиться, но вместо себя случайно охранников шлепнули.
Константин чуть улыбнулся.
— Ты немного не прав, Ивас-сик. Охранники и правда вместо нас погибли. Но нас заказал Суслик. Он сам признался. И за базар уже ответил! Видишь, как все просто!
— Вижу, — кивнул я. — А что же мне тогда забывать?
Ослепительно сверкнула фикса.
— Точно! Забывать-то, оказывается, нечего.
— Костик,— раздался из коридора знакомый голос. — С кем ты там, Костик?
Константин посмотрел на меня победно и с дурацкой улыбкой повернулся к двери. На кухню вошла Людмила в знакомом огненном пеньюаре. Со сна прищурилась на свет.
— Это безобразие, Костик. Нам же чуть свет вставать, — она увидела меня и удивилась. — Что этот тут делает? Что ему еще надо?
Константин подмигнул мне.
— Он на секунду. По делу.
Она, не стесняясь, зевнула.
— Какие у этого чучела могут быть дела? Пошли, Костик.
Мой вопрос догнал ее в дверях:
— Люда, а как Коля Колыванов?
Она остановилась, медленно повернулась ко мне.
— Плохо. Очень плохо. Совсем плох мужичок.
— Ничего, — сказал я, — в Швейцарии подлечат.
Она посмотрела на меня как на ребенка.
— Какая Швейцария, Ивасик? Я его в больницу увезла.
Я ей вежливо улыбнулся.
— Язва открылась?
— Какая язва? — сказала она печально. — Олег Салтанович его в психушку хотел. Я не позволила. Увезла Колю в закрытую нервную клинику в Озерках. Жалко мужичка.
— А чего с ним? — поинтересовался Константин.
Она взяла с кухонной полки пачку сигарет.
— Национальная русская болезнь. Горе от ума,— она чиркнула зажигалкой.
— Люда, не надо, — сказал Константин. — Видишь, даже я ночью не курю.
Она посмотрела на меня, будто я был виноват, и потушила зажигалку.
— Береги себя, Ивасик. И по тебе психушка плачет.
Она швырнула пачку на стол и вышла из кухни. Константин заторопился.
— Все, Ивас-сик. Гуляй. Я за тобой дверь закрою.
Уже выпроводив меня на площадку, он сказал из
дверей:
— Люда права. Береги себя, Ивас-сик.
— Я все забыл, — успокоил я его.
— Только клизму из битого стекла не забывай,— предупредил он строго и осторожно захлопнул за собой железную дверь…
Ночью идти мне было некуда. Я больной притащился домой, потому что умирал. Мне уже было все равно, как умереть — от болезни или от руки Мангуста. Мне показалось почему-то очень стыдным свалиться где-нибудь в заплеванной подворотне или сдохнуть, как голубь на тротуаре под водосточной трубой.
