под майки серебряный крестик и показал ей.
— Богом клянусь, что я люблю тебя. Веришь?
Она серьезно смотрела на меня, опершись подбородком на ладонь. Долго смотрела, а потом сказала:
— Слава, я тоже Богом клянусь. Да?
По солнечной стороне Невского пешком мы шли в ее отель. Мы больше не говорили. Мы молча решили, что все было сказано. Меня пробирала дрожь. Я не мог дождаться, пока мы придем в «Европу», пока мы останемся в ее номере одни. Мы шли по людной солнечной стороне Невского и проклинали людей за то, что их так много. Суровые и сосредоточенные, мы пришли в отель, и Натали пошла к портье брать от номера ключ. Я даже отвернулся. Я не мог уже видеть ее одетой…
Она подошла ко мне и виновато улыбнулась.
— Слава, мне не дают ключа. Да?
— Почему?! — взревел я.
— Меня уже выписали, Слава. Мой чемодан в камере хранения. Да?
— Они не имеют права! — бушевал я. — Сейчас я разберусь!
Она засмеялась.
— Зачем? Идем к тебе домой. Тут недалеко. Да?
Я осекся. Ко мне идти было нельзя. Я же отдал ключ Константину. Шел только десятый час утра. Константин мог еще не управиться…
Она взяла меня за руку.
— Идем… Или у тебя дома опять Людмила? Да?
Я побледнел.
— Вот так шутить не надо!
— Мне больно, — сказала она и выдернула из моей руки свою.
— Извини, — сказал я, — мне нужно позвонить.
Я подошел к автомату. Слава Богу, я надел рабочий «прикид». Телефонная карточка была на месте, она мне полагалась по работе в фирме «Арк-Ан». Я набрал номер офиса «Возрождение». Ответила Алина:
— Константина Николаевича сегодня не будет.
— А где он? — растерялся я.
— Он в командировке, — ответила Алина и повесила трубку.
Я подошел к Натали и сказал бодро:
— Натали, нам надо немного подождать…
Она улыбнулась.
— Не сразу. Да?
— Вот-вот,— засмеялся я.— Идем пока погуляем.
— Нет, — сказала она.— Мы идем не гулять. Мы идем в наше консульство. У портье лежит для меня записка. В консульстве мне вручат авиабилет. Да?
— Так это же на Мойке, — обрадовался я. — Рядом со мной!
Я решил, что Константин не может меня подвести. Он придет в офис. Обязательно. Я хотел идти через Михайловский сад и повернул из отеля налево, но она сказала:
— Нет. Идем по Невскому. Я хочу попрощаться с Петербургом. Да?
— Зачем прощаться? — удивился я. — Это теперь твой город. Навсегда.
И я широким жестом подарил ей Гостиный двор, портик Руска и башню Думы.
Она засмеялась и благодарно прижалась к моему плечу. Опять мы шли по солнечной стороне к Дому книги.
— Слава, ты оказался прав, — вдруг сказала Натали. — Она баба-яга!
— Кто? — насторожился я. — Людмила?
— Наталья Николаевна Гончар-р-рова, — сказала Натали.
Это было чересчур круто, и я заступился за жену Пушкина.
— Ты с ума сошла. Она красавица. Мадонна. «Чистейшей прелести чистейший образец!»
Она сказала:
— Пушкин не узнал ее и сразу с ней поужинал. Да? Ему надо было сделать, как ты — сначала ее разглядеть, как следует. Да? Может быть, и ужинать тогда бы не пришлось…
— Ты хочешь сказать, что ты тоже баба-яга?
Она подмигнула перламутровым глазом.
— Каждая женщина немножко ведьма. Да? В Москве я видела последний портрет Натальи Николаевны. Перед ее смертью. Извини меня, Слава, но на нем — настоящая баба-яга. Да? А ей было только пятьдесят лет. Моей маме тоже пятьдесят. Да? Ты бы видел мою маму, Слава!
— Увижу, — пообещал я, — не бойся.
— Нет! — остановилась она. — Я тебе ее не покажу!
— Почему?
— Ты в нее влюбишься сразу! Она идеал француженки! Да?
Я уже не обращал внимания на людей — я поцеловал ее.
— Двух идеалов не бывает…
Мы пошли дальше. Она сказала шепотом:
— Я очень хочу тебя. Но очень хорошо, что так получилось. Да? Просто так идти рядом тоже очень хорошо. Да?
— Если рядом ты, — ответил я.
И тут оркестр заиграл «Прощание славянки». На той стороне, у Казанского, за памятником Кутузову, развивались красные флаги. Человек десять коротко стриженных парней в кожаных черных косухах развернули кумачовый плакат. На плакате суровые буквы: «Дави Америку как говно!»
Натали удивилась.
— Кто это, Слава?
— Это нацболы, — объяснил я.— Записывают добровольцев в Сербию.
Она стояла задумчивая и серьезная.
— А что там играют?
— «Прощание славянки», — сказал я.
— Очень красивая музыка. Да?
— Очень, — сказал я.
— Под такую музыку можно раздавить Америку, — сказала она.
Я увел ее с Невского на канал. Мы пошли в сторону Храма-на-Крови. Было уже десять. Она хотела скорее взять билет в консульстве. Нам нужно было точно знать — сколько еще времени у нас оставалось. У храма она спросила:
— Слава, а правда, что Александра убили в день, когда сожгли магистра тамплиеров Жака де Моле?
— И Николай II отрекся в этот же день, — сказал я.— И Сталина в этот же день отравили. И Павла I замочили в тот же день. Просто наши доморощенные заговорщики немного запутались во временных стилях.
Она остановилась.
— Не может быть!
— Но так было. Все жертвы посвящены одному событию.
— И Сталин? — удивилась Натали.
— Официально днем смерти Сталина считается 5 марта. Но большевики сами признают, что несколько дней охрана не могла проникнуть в его комнату. Он не открывал. А ломать дверь боялись. Последняя ночная трапеза малого Политбюро состоялась на даче Сталина как раз в ночь на 2 марта. После этой ночи Сталина живого не видели. Нашли его полумертвым.
— Почему этого никто не знает? — спросила Натали.
— Потому что у России нет истории, — ответил я.
На красивом и строгом голубом особняке трепетал на утреннем ветру сине-бело-красный флаг. Натали
