друзьях и товарищах. Где сохранилась крепкая дружба, там нет и поражения.
Письмо, как она обещает, первое по счёту. Я ответил ей поучениями о необходимости учиться, выработать мировоззрение и проч. Если ты что-нибудь знаешь о ней, — сообщи, пригодится при переписке. Детский сад меня очень интересует, в нём наше будущее, и только в нём — старое выдохлось.
Что касается внешних событий — завтраков, приёмов и прочего, то это меня мало занимает — я весь ушёл в Бандерлогию.
В остальном — без перемен, живу от письма к письму от Маюшки, Иринки и тебя. Маюшка получила посылку Иринки — тёплые вещи и книги. Пишет, что, получив книги, она прежде всего набросилась на Блока — и была разочарована. В первый раз, достав эту книгу у Аси, она просидела над ней, не отрываясь, всю ночь и думала, что впечатление останется таким же сильным всегда. Эта часть её письма меня несказанно утешила.
Одна моя здешняя приятельница специально для Маюшки записала по памяти стихи Блока […] В порядке отцовского контроля я их пробовал читать и, к стыду своему должен признаться, что не мог одолеть — скучно. По-видимому, в этом, как в музыке, требуется предварительное воспитание вкуса. Знаю, что хорошо и красиво, но моя плебейская душа не принимает этой красоты. Впрочем, одно стихотворение Гумилёва, «Рабочий», произвело на меня сильное впечатление. Может быть потому, что я знаю трагическую судьбу поэта, и потому, что оно странно-пророческое, в свете того, что с ним после этого произошло. Я даже имел в виду тебе его переслать, но не рассчитал, и места не хватает. Если ты его не знаешь, я пришлю. Очень сильная вещь. Сильнее не выразишь сознания одиночества и безнадёжности того дела, за которое он отдал жизнь.
Я очень рад за Маюшку — она легко заводит друзей. Сейчас она сблизилась с одной украинской девушкой. Сознаюсь, я до последнего времени не мог освободиться от предрассудков времён гражданской войны. Украинцы и их движение казались мне какой-то досадной помехой в серьёзном деле борьбы классов. Я сохранил это пренебрежительное отношение во все «эти годы». А сейчас я думаю, надо пересмотреть и эту позицию.
Кстати, в одном из своих последних писем Маюшка делает несколько дельных замечаний о сравнительных качествах украинского и русского «интеллигентского» антисемитизма. Она уверяет, что антисемитизм — не столь актуальный вопрос для украинцев, как для русских интеллигентских антисемитов. Я думаю, что она права — для последних он заменяет отсутствующую политическую программу или вообще — мировоззрение.
Читаю я мало, и в ближайшее время придётся ещё меньше читать — буду бегать хлопотать об отпуске. На днях прочёл «Село Степанчиково» Достоевского. Впечатление самое сумбурное чего-то нарочитого, чресчурного. Никогда его не любил и, думаю, не полюблю.
Целую крепко и жму руку Сусанне и прочим дочуркам. Твой Алёша.
25.12.55
Родная, здравствуй!
Получил одновременно два твоих письма от 3 и 12.12. Письма Маюшки ко мне хорошие, и на основании их не сделаешь вывода, что она «трудный случай», но тебе, конечно, виднее. Я рвусь к ней на свидание, делаю гигантские шаги в этом направлении и — всё ни с места.
Ты пишешь, что «торжество христианства не принесло того, к чему стремились первые христиане…но оно создало, хороший или плохой, новый мир» и что «инквизиция в конце концов кончилась». Не могу с этим согласиться. Торжество христианства именно тем объясняется, что оно отказалось от построения нового мира: творцы христианской церкви были такими же оппортунистами, как их позднейшие последователи и подражатели. Что касается инквизиции, то она перестала существовать, когда Европа освободилась, наконец, от морального влияния христианства. Если не придираться к названиям, то инквизиция, т. е. активное вмешательство в вопросы совести для «собственного блага» верующих и церкви, неотделима от всех видов христианства, всё равно — имеем ли мы дело с тремя или четырьмя лицами божества.
Возвращаясь к Маюшке, я думаю, что большую роль в её настроениях (если отвлечься от личных и, увы, оправданных переживаний) играет и играла брешливость литературы. Лишённые житейского опыты, все эти детишки принимают на веру литературных «героев», сравнивают окружающих действительных людей с этими вымышленными образцами, и разочаровываются.
На днях я снова перечитал «Русские женщины» Некрасова. Над этим произведением я в возрасте Маюшки не раз пускал слезу. Но, между нами говоря, это ведь сплошная брехня. Княгиня Трубецкая была урождённая Лаваль, т. е. француженка, а кн. Волконская поехала на каторгу не за мужем, а за возлюбленным, тоже декабристом, Поджио, имела от него двух детей. В этом случае уместнее было назвать поэму «Русские мужчины», так как Волконский с большим благородством покрыл своим именем всё дело.
Мой приятель-историк — умница необыкновенный. Он очень убедительно, например, говорит о пагубной роли дворянства и дворянского землевладения в истории России. Но немало гордится своим дворянским происхождением и тем, что один из его предков был гетманом Украины, много у него и других мелких смешных предрассудков. Это не мешает ему быть в общем очень хорошим человеком.
Надо этих детишек убедить, что живые люди не бывают ни стопроцентными героями, ни абсолютными злодеями. Нужна правда, а не утешения.
Ну, будь здорова, родная. Передай мою любовь С. и другим милым детям. Целую крепко А.
1.1.56
Родная моя!
Поздравляю с «Новым годом и с новым счастьем». Пора бы этому новому счастью улыбнуться и нашему семейству.
Ты, конечно, знаешь, что Маюшка снова переехала на новое место и, по сообщениям Иринки — в Москву. Впрочем, ты это должна знать точно…
От неё я ещё с неделю назад получил телеграмму: «На днях выезжаю». Я это сообщение воспринял со смешанным чувством. При старомодной честности и гордости нашей доченьки «личный контакт» — не большая радость, лучше бы они расхлебали эту кашу заочно… Но надеюсь на лучшее и с нетерпением жду твоего сообщения об отъезде Сусанны. Моя поездка к Маюшке сама собой отпала: я просто не явился за ответом на моё заявление об отпуске.
Разъезды продолжаются и у нас, и в окрестностях, но ничего сенсационного: по-прежнему уезжает преимущественно набор военного времени и более или менее случайная публика.
Одна из ваших дам, приехавшая сюда месяца три назад, благополучно вышла замуж. Жениху 73 года. На встрече Нового года об этом было заявлено публично. Были крики «горько», молодожёны с подобающим смущением целовались. Её зовут Кострова — поэтесса и неисправимая оптимистка.
А я пока развлекаюсь чтением. На днях мне попался объёмистый роман неизвестной мне писательницы Марии Марич «Северное сияние». Роман посвящён декабристам, и хотя он сделан довольно скверно, но прочёл я его с большим интересом. Много в нём благонадёжного вранья и просто глупостей. В прологе, например, неизвестно зачем описывается, как население Парижа восторженно забрасывало русских солдат цветами, провожало их криками: «Да здравствует русская армия!» и даже: «Да здравствует император Александр!». В романе, посвящённом истории заговора и восстания декабристов, непомерно большое место уделено истории дуэли Пушкина, не принимавшего никакого участия ни в заговоре, ни в восстании. Благонадёжность автора распространяется и на описание личной жизни жён декабристов. В ответ на объяснение в любви Поджио (отца её двух детей), жена Волконского, совершенно в духе пушкинской Татьяны, отвечает «но я другому отдана, и буду век ему верна», и проч., и проч. Тем не менее, я эти 660 стр. прочитал меньше, чем за два дня. Уж очень интересна тема, и автор, несомненно, знаком с материалами по этому делу.
Что такое «победоносная революция», и какая революция — неудачная? Что было бы, если бы заговор декабристов завершился бы 14 декабря удачно, и к власти пришли бы, вместо Николая I, — Ермолов, Сперанский и Мордвинов? Польское восстание подавил бы тогда не генерал Паскевич, а Ермолов. Пестель был бы, вероятно, казнён не Николаем, а Рылеевым и Трубецким. Неизвестно, упразднили ли бы крепостное право, но земли крестьяне не получили бы наверное, так как на этот счёт у декабристов было
