почти полное согласие — не давать крестьянам земли. Декабрьское восстание, Парижская коммуна, революция 1905 г. — всё неудачные революции, но так ли это? Интересно и поучительно сравнить их результаты с результатами победоносных революций. Колёса исторического прогресса смазываются кровью. Но я тебя, наверное, уже утомил своими экскурсами в историю далёкого прошлого. Будь здорова, пиши хоть понемногу, но часто. Целую тебя крепко и целую детишек. Твой А.
7.1.56
Здравствуй, родная!
Вызов Маюшки в Москву сейчас несомненно «гвоздь сезона», и меня, как и тебя, конечно, он бесконечно волнует; я с нетерпением жду всех твоих сообщений об этом, хотя бы самых коротких.
Я не одобряю намерения Иринки провести зимние каникулы у тебя. Её место сейчас в Москве. Бедняжка, лучше всего бы ей сейчас отдохнуть и повеселиться.
У нас тут по-прежнему тишь да гладь. Разъезды тоже приостановились. Морозы до сегодняшнего дня стояли прямо зверские. Я махнул рукой на спортивные упражнения и безвыходно сидел в комнате, тем более, что мне в последнее время везёт на интересное чтиво — только покончил с книгой о декабристах, о которой я тебе писал в прошлом письме, как получил первый том «Братьев Карамазовых». Книга эта скандально популярна среди моих сожителей. Поля страниц густо исписаны пометками и комментариями читателей, вопросительными и восклицательными знаками и, чаще всего, одобрительными замечаниями: «правильно», «пророчество», и проч. Общее впечатление от книги как-то сливается с впечатлением от этих пометок. В первый раз я читал её с лишним 50 лет назад и, перечитав сейчас, отложил с таким же чувством, как и в первый раз — не приемлю. Вот тебе лишнее доказательство, что я «случай задержанного развития». Я всегда придерживался взгляда, что биография писателя — это его произведения. Но к Достоевскому это правило совсем не приложимо. Наоборот — его биография определила его произведения. Петрашевец, прошедший через церемонию гражданской казни и через каторгу и помилованный Николаем I после покаянного прошения, должен был писать, как он писал. Есть что-то глубоко личное в его ненависти к «либералам».
Дописал до этих пор, и мне вручили твоё письмо от 25.12. Надо бы написать другое письмо, но у меня зверски дрожит рука, завтра я дежурю на кухне, и сейчас уже поздно. Насчёт испытания, которое ожидает детишек, ты совершенно права, в особенности, если учесть их честность и гордость. Вот когда мне надо бы быть в Москве. Но обо мне как будто забыли, и я даже справляться не хочу, так как я наскандалил с отпуском для поездки к Маюшке и теперь не хожу туда, чтобы мне этот отпуск не вручили.
Стихотворение следующее: «Он стоит пред раскалённым горном» […][207]
Маюшка этого стихотворения не получила — её перевели к тому времени в другое место, и я от неё ещё ничего не получал. Ну, будь здорова, родная. Воображаю, как тебе тяжело теперь одной.
Целую тебя крепко и жду твоих, хотя бы самых коротеньких писем. Твой А.
14.1.56
Дорогая моя, здравствуй!
…Сожалею, что ты не послала мне письмо Зины об Иринке. Да, ты совершенно права — «очень нам повезло в жизни». Но пойдут ли наши девочки точно по нашему пути? Думаю, что они изберут свои собственные пути. А путей по-видимому, много…
Тут недалеко гостили два новых человека. Впрочем, один из них уже не новый — я тебе о нём писал, это бывший деятель и вояка, еврей и верующий католик[208]. Другой тоже был в больших чинах, побывал на родине Аси[209] после нас, в 1936 году. Очень неглуп, очень грамотен и остроумный собеседник. Три вечера и два дня мы провели в бесконечных спорах, вперемежку с воспоминаниями. В этих беседах я вполне оценил старую истину — бывшие семинаристы поставляют наиболее последовательных атеистов. «Смещённых» я за эти годы встречал немало. Обстановка и пережитое вполне объясняют их распространение, но так далеко и так основательно мои прежние знакомцы никогда не отходили. Я себя довольно неуверенно чувствовал в роли представителя старомодного материализма. Католик донимал меня теорией относительности, новейшими открытиями в физике, астрономии и биологии, не говоря уже о цитатах из философов всех времён и народов, а другой вставлял короткие и замечательно едкие реплики по новейшей истории, которую он помогал делать. А бандерлоги вопят слишком громко и слишком однообразно… Переигрывают, как всегда.
У меня корреспондентов много меньше, чем у тебя. Письмо Гали очень трогательное, но переписка наша оборвалась в самом начале. Иринка опять умолкла, и я ей реже пишу, потому что отъезд Маюшки выбил меня из колеи, и не хочется писать просветительных писем.
Ну, будь здорова, целую крепко и жду новостей от Маюшки. Твой А.
16.1.56
Здравствуй, доченька милая!
Давненько мы не беседовали! Вызов Маюшки в Москву выбил меня из колеи — я и читаю мало, и пишу редко, и нахожусь в состоянии хронического смятения чувств. Кроме того, мама мне писала, что ты собираешься побывать у неё во время зимних каникул, и я ждал ваших отчётов об этой новой встрече. Эта твоя поездка, по-видимому, не состоялась, и это неплохо — тебе нужно было отдохнуть немного. Сейчас, когда Маечка в Москве или скоро там будет, тебе надо быть «на посту».
На днях я получил от неё письмо, всё ещё из Тайшета. Письмо датировано 29.12., и она пишет, что ждёт отъезда со дня на день. Другие её подружки уже выехали. Это я знаю из писем мамы и из письма подружки Майи, проживающей в одном с нею городе, хотя на разных квартирах[210]. Надеюсь, что ты будешь держать меня в курсе дела.
Но я также хочу быть в курсе твоих собственных дел. Ты очень уж скупо пишешь о себе, доченька! Мама пишет, что она получила очень хорошее письмо о тебе от Зины, подруги Стеллы.
Я совершенно согласен с выводом мамы, что нам с нею очень повезло в жизни — обе дочки прекрасные. Но обидно судить об этом на основании косвенных данных — свидетельств посторонних людей.
У меня пока без перемен — скучно и однообразно, но бывают изредка и развлечения. На днях тут неподалеку гостили два новых моих знакомых. Они многое видали и многое пережили за последние 15–20 лет. Сильные переживания не прошли для них бесследно. Три дня и почти три ночи мы проспорили, спорили до полного одурения, и расстались хорошими друзьями.
Но это был, т.с., праздник, а будни проходят скучно и однообразно. Главное — однообразно. Однообразие — крупный фактор в жизни людей и даже целых народов.
Я помню — ещё в 1921 г., когда мы с мамой были в Германии, мы никак не могли объяснить себе тоску и уныние, которые у нас вызывала эта страна. Но однажды, это было в Берлине, мы отправились на прогулку в лес. На самой опушке мы увидели столб с доской и на нём надпись: «В этом лесу 63897 деревьев, из них берёз — 18200, сосен — столько-то, и т. п.» Лес был чисто выметен, на определённой дистанции расставлены урны для окурков и бумажек, и на деревьях — электрические лампочки и указатели дорог. Порядок и однообразие — поразительные.
Когда я этот случай рассказал моим новым товарищам [по инвалидному дому], один из них вспомнил, что полицейская статистика всех стран отмечает тот факт, что наибольшее количество буйств и драк во хмелю дают счётные работники. Мы все трое согласились, что скука и однообразие жизни, отупляющий «порядок» вполне удовлетворительно объясняют «художества» немецкой истории. Это — действия охмелевших счетоводов! От скуки они приняли лютеранство, массами вступали до 1918 года в социал- демократы, а потом так же табунами — в нацистскую партию.
