неожиданности. Это мог быть только Генри.
Глубоко вздохнув, она открыла ему дверь. Хотя она отсутствовала всего несколько дней, эффект, который он произвел на нее, был ошеломляющим. Ей тут же захотелось прикоснуться, прижаться к нему, и невозможность этого отозвалась в ней настоящей физической болью, глухой и невыносимой. И она поняла, что все это время себя обманывала. Она была влюблена в него, но не знала, могла ли позволить себе подобную роскошь.
Роскошь? Это не роскошь. Это необыкновенная тяга к нему и страстная нужда в нем. Ей, как никогда ранее, захотелось обвить его шею руками и умолять, чтобы он заверил ее в своей непричастности. Но она не могла этого сделать. Потому что, если это все-таки он…
Изучающее глядя в его лицо, в его серые глаза – глаза, которые показались ей гораздо более холодными и чужими, чем когда она видела его в последний раз перед поездкой в Париж, – она молча посторонилась, пропуская его в дом.
Но Генри всегда отличался острой интуицией, и сейчас его пристальный взгляд остановился на ее усталом лице.
– Что случилось?
– Ничего, – ответила она, ненавидя себя за двуличность. Но она устала от поездки и от волнений, ей было больно, и сейчас казалось, что лучше ничего никому не говорить. Даже Генри.
Направляясь впереди него по короткому коридору в ярко освещенную кухню, она повернулась, попробовала взглянуть на него объективно, увидеть его, как бы новыми глазами, постаралась проигнорировать тот магнетизм, который неодолимо притягивал их друг к другу. Попыталась сбросить с себя напряжение от его присутствия.
– Все еще дуешься?
Она покачала головой, едва поняв смысл его слов и едва уловив холод его тона, так, как все ее мысли были заполнены безжалостными в своей правоте доводами Этьена.
– Даже не поцелуешь? – Его голос казался насмешливым, ироничным, чужим.
Неужели это был все-таки он? И он понял, что она знает?
– Генри… – выдохнула она, не отрывая от него глаз, в которых светились беспокойство и страх.
И запнулась, не зная, что еще и как ему сказать. Отвернувшись, она бессмысленно потрогала пальцем листья растения в горшке на подоконнике.
– Ведь это не ты, правда же?.. – тихо сказала она. – Скажи мне…
– Что – не я?
– Этьен сказал, что…
– Этьен?
– Этьен Верлейн, глава косметической фирмы. Он сказал… – снова повернувшись к нему, Гита в отчаянии посмотрела на его замкнутое, отчужденное лицо, – твое появление здесь сразу после того, как на стене моего дома появилась та надпись, то, как ты сказал, что хочешь меня, совсем меня не зная… – с усилием пробормотала она. – И вы с Синди были единственными, кто знал, что я еду в Шропшир.
Вглядываясь в его серые глаза, сейчас такие ледяные и безразличные, она с трудом сглотнула.
– И ни на одной из этих фотографий нет тебя… И ведь именно ты рассказал обо всем полиции, – внезапно вспомнила она. – Но почему они не приехали и не попросили меня показать эти фотографии? Генри, ты ведь не стал бы этого делать со мной, да, Генри?
Он молча смотрел на нее, просто смотрел, словно изучая, а затем спросил тихо и ровно:
– Ты обвиняешь меня в том, что именно я и есть тот самый человек, который тебя преследует? Тот, что тебе угрожает?
– Я вовсе не обвиняю! – воскликнула она с болью. – Но я думала и думала, и я…
– Прощай, Гита. – Повернувшись, он спокойно направился к двери.
– Генри!
Но входная дверь уже захлопнулась за ним с громким и каким-то завершающим стуком.
С исказившимся от боли лицом, охваченная отчаянием, раненная в самое сердце, она схватила с подоконника горшок с цветком и с размаху швырнула его в стену. С дрожащими побелевшими губами добралась до кухонного стола, ударила обеими руками по столешнице, снова вскочила на ноги и принялась механически и бесцельно кружить по маленькой кухне.
– Я люблю тебя! – закричала она. – Но я должна знать!
А ведь он, между прочим, ничего не отрицал, не так ли? Даже не попытался ее успокоить, что-то объяснить. И смотрел на нее так, словно ожидал, что она обрушится на него с обвинениями. Почему?
Растерянная и испуганная, она с раздражением пнула ножку стула.
Если преследователем был он, этому должна быть какая-то причина. И единственная возможная причина могла заключаться в Синди. Может быть, именно из-за Синди мать Генри была такой жестокой к ней, Гите? Может быть, они с Синди действительно более чем просто старинные приятели? А потому, когда мать Генри обнаружила Гиту в постели сына…
Но он не мог бы так изобразить страсть, если на самом деле любит другую! Синди – ее лучшая подруга! Синди наверняка рассказала бы ей, если бы между нею и Генри существовали близкие отношения. Хотя, возможно, в этом мире существуют мужчины, которые могут заниматься сексом с одной женщиной, а в душе любить другую… Нахмурившись, она задумчиво уставилась в стену. Генри признался, что неправильно истолковал то, что Синди говорила о ней, Гите.
А что, если он, в самом деле, считал, будто она всю жизнь только и делала, что старалась отодвинуть Синди на второй план и тем самым унизить ее? И что, если он думал, что именно Синди должны были выбрать Мисс «Верлейн»? «Лживая дрянь»… Эти слова вполне вписываются в такую ситуацию, разве не так?
Никогда еще она так не жаждала иметь хоть какого-нибудь близкого человека, с кем можно было бы поговорить. Сестру, мать… Кого-нибудь, кто бы смог понять ее. Но у нее никого не было, и ей нужно было срочно узнать, хотела ли Синди стать Мисс «Верлейн». Хотела ли Синди сняться в рекламе авиакомпании. Потому, что если хотела, то…
Схватив трубку телефона, нетерпеливо перелистав странички телефонного справочника, она нашла номер того агентства, что занималось рекламным роликом авиакомпании, и попросила к телефону Лайзу, одну из знакомых ей сотрудниц.
– Я понимаю, что это, по-видимому, неэтично, – сбивчиво заговорила она в трубку, услышав знакомый голос, – и, скорее всего, не разрешено, но мне очень нужно знать имена тех девушек, которые хотели сняться в рекламе авиакомпании. Мне нужен список основных претенденток… Что?.. Ой, простите, – извинилась она запоздало. – Это Гита Джеймс. Пожалуйста, Лайза, это очень важно…
Лайза назвала ей имена. Кроме Гиты, только еще две девушки были отобраны агентством. Элисон Диар и Мэнди Кроуи. Синди среди них не оказалось. И ни одну из этих двух девушек Гита ни разу не встречала, она была уверена в этом.
Испытывая благодарность и огромное облегчение, но по-прежнему ничего не понимая, она медленно положила трубку на рычаг. Если это не Синди, то, значит, это не может быть и Генри, не так ли? Ну и что теперь? Как ей искать своего настоящего мучителя?
Но Генри не было на снимках, его не было с ней, и когда некто сделал ту самую фотографию…
Беспокойство и отчаяние опять окутали ее словно душный, липкий туман; с тяжестью в душе она поднялась наверх и собрала все письма и записки, отправленные ей преследователем за последние три месяца. И принялась снова и снова перечитывать их, пытаясь обнаружить хоть какие-то зацепки, хоть какие-то намеки, не замеченные ранее, на отношение автора писем к авиакомпании или к «Верлейн косметике». Но ничего не смогла найти. Ни в одном из посланий не было ничего конкретного. Жестокие, ругательные, все они были рассчитаны только на то, чтобы нервировать ее, вывести из себя. Их не мог посылать ей Генри. Или Синди. Но кто же?
Может быть, Синди могла что-то знать, может быть, до нее дошли какие-нибудь сплетни?..
Но ведь тогда она бы наверняка рассказала об этом. Синди была ее подругой. Она так обрадовалась, когда Гиту попросили сняться в рекламе авиалиний. Даже сама посоветовала ей принять предложение. И ни разу не говорила, что Гита якобы перешла кому-нибудь дорогу.
Кто же остается? Только кто-то неизвестный. Если, конечно, не Элисон Диар или Мэнди Кроуи. Но она
