бы на месте Пашкова ему не очень-то доверял.
Забавно было слышать такую характеристику Дедовского из Венькиных уст. Похоже, достойных себе противников организатор избирательных кампаний не особенно жаловал.
— А главное — то, что твоя паршивая газетенка написала! — с особенной злостью выдал Венька.
Я сделала непроницаемую физиономию и принялась бешено ворочать «шариками»: что, интересно, он имел в виду? Спросить же Веньку напрямую я не могла, ибо тогда он сразу догадался бы, что половину сегодняшнего дня я потратила отнюдь не на походы по редакциям.
А Венька схватил со стола газету, такую измятую, словно перед этим в нее заворачивали пирожки, и зачитал с выражением:
— «…Промосковский ставленник Пашков привез за собой целый обоз советников и телохранителей, однако пользы от них, судя по всему, чуть, а может, и того меньше». М-м-м… Дальше… «Широко разрекламированная агитационная акция с участием оперной звезды Елены Богаевской с треском провалилась, в последний момент знаменитая певица отказалась поддержать своими концертами московского популиста. Не исключено, она догадалась, что деньги, которые спонсируют столь изысканно- гурманскую программу, имеют сомнительное происхождение…» А, каково? Пасквиль, самый настоящий пасквиль!
Пока Венька цитировал этот любопытный текст, я успела рассмотреть, что в руках у него «Губернский вестник» за сегодняшнее число. Да, подсуропили бывшие коллеги, ничего не скажешь. Пашкова не жалко, а вот я как выгляжу? Как дура с помытой шеей! Я же как будто только что от них явилась, а сама ни сном ни духом про этот опус. Ну что? Нужно как-то выкручиваться.
Я прокашлялась:
— И все равно я не вижу повода для уныния. Ясно же, что статейку состряпали в пику мне лично. Я ведь ушла от них и примкнула к вам. А кроме того, нельзя не учитывать, что редактор «Вестника» с некоторых пор сильно задружил с Крутояровым. Не знаю, как ты, а я, например, считаю, что лучшей рекламы, чем эта паршивая статейка, нам за деньги не организовать. Ясно же, что они нас боятся!
Это «нас» мне самой понравилось больше прочего, никогда за свои тридцать три с половиною я еще не завиралась до такой степени! Ничего, стоит только начать.
Венька недоверчиво посмотрел на меня, потом снова уткнулся в газету и шмыгнул носом.
— Оригинально ты на все это смотришь, — признал он, и с ним трудно было не согласиться. — А Пашков, знаешь ли, думает иначе. И остальные тоже.
— Это те, которые из «обоза»? — уточнила я.
— На твоем месте я бы так не веселился, — желчно сказал Венька, — это первый наш с тобой серьезный прокол.
Меня опять порадовало Венькино обобщение: «наш с тобой прокол». Обожаю делить ответственность с кем-либо еще, а вот успех делить не люблю. Предпочитаю сама пользоваться его сочными плодами. Что до «обоза», то мне все больше кажется, будто команда Пашкова не так дружна, как любит представляться. Какие они, к черту, единомышленники! На самом деле каждый тащит одеяло на себя, чтобы в нужный момент, когда придет время пожинать общую жатву, оказаться ближе к тучным хлебам. Ничего принципиально нового!
На столе зазвонил телефон, Венька послушал, коротко бросил мне: «Я скоро» — и скрылся за дверью. Я ничего не имела против того, чтобы немножко побыть одной. Кстати, не мешало на досуге поподробнее ознакомиться с содержанием статейки, приведшей Веньку в такое смятение. Я придвинула к себе измятую газету и погрузилась в чтение. Ну, я вам скажу, время я потратила не зря.
Статья занимала почти всю первую полосу и называлась «Блеск и нищета функционеров», а в центре нее помещалась фотография вчерашней встречи Богаевской в аэропорту: прима вежливо улыбается, а Пашков протягивает ей свой монументальный букет. Буквально за мгновение до того, как оперная дива внезапно омрачилась челом. Первым делом я, разумеется, выяснила, кто написал этот, по Венькиному выражению, «пасквиль». Автор был мне хорошо известен — Сергей Колосков — самый политизированный товарищ в «Вестнике», пишет неплохо, но уж очень близко к сердцу принимает проблемы, за которые берется. Словно хирург, до такой степени переживающий за своего пациента, что, не успев взять скальпель, падает под операционный стол от избытка чувств. Короче, эмоции, коими Колосков усердно нагружал свои корреспонденции, иногда здорово вредили смыслу. То же самое можно было заметить и в статье «Блеск и нищета функционеров», основополагающая идея которой сводилась к тому, что свое дерьмо всегда пахнет не в пример приятнее чужого. Иначе чем же еще объяснить следующий перл: «Крутояров, конечно, не подарок и далеко не все от него в восторге, но его мы, по крайней мере, уже хорошо изучили, а чего ждать от молодого „варяга“, не знает никто».
Колосков, кстати, густой гребенкой прошелся по всей пашковской «команде», никого не оставив без внимания. Больше других, между прочим, досталось Веньке: «…Вениамин Литвинец, некогда покинувший родные пенаты в компании с известным губернским скандалистом Бородулиным, присвоившим себе лавры чуть ли не узника совести, за последние восемь лет успел сменить не меньше десятка „хозяев“, а также основать фонд „Регионы отечества“ (в Москве?!!). Всегда держал нос по ветру, и нюх его ни разу не подвел, а посему он всегда находит применение своим конъюнктурным талантам». А буквально в следующем абзаце обо мне, любимой: «Очень обидно было узнать, что к этой разношерстной команде „джентльменов удачи“ примкнула Капитолина Алтаева, еще недавно работавшая в нашей газете. Что толкнуло ее в эти объятия, догадаться нетрудно, но вряд ли она прибавит себе авторитета таким недальновидным решением».
Я еще раз перечитала про «объятия», в которые меня толкнуло нечто, о чем Колосков якобы догадывался, и решила, что на этот раз он чересчур перегнул Палку. Я-то ему «объятия» по старой дружбе прощу, но в тексте столько всего, за что могут уцепиться пашковские аналитики и спичрайтеры. Пожалуй, Колосков набегается по судам, а заодно с ним и редактор «Губернского вестника», а ведь он, бедняга, поди, еще не пришел в себя до конца после тяжбы, затеянной по моей милости.
Я отшвырнула газету, посмотрела по сторонам… Сама не знаю, как моя рука потянулась к записной книжке в хорошей кожаной обложке, вроде бы я никогда не страдала клептоманией. Книжка была Венькиной, и он ее забыл с расстройства, потому что обычно с ней ни на минуту не расставался — носил во внутреннем кармане пиджака. Повернувшись спиной к двери, я быстро пролистала ее от корки до корки, напряженно прислушиваясь к шагам в коридоре, механически отметила несколько громких фамилий и наконец наткнулась на одну, особенно меня беспокоившую: Богаевская. Рядом размашистым почерком был написан телефон. Я быстро его скопировала на клочке, оторванном от агитационного плаката Пашкова, за неимением под рукой чего-либо более подходящего, и сунула в карман юбки. И, подтолкнув пальцем, вернула Венькину книжку на прежнее место. Все, теперь я могла спокойно дожидаться, когда вернется ее хозяин, который совсем не торопился. Поскучав еще минут пять, я решила немного прогуляться, недалеко — до туалета.
Конечно, мною руководили исключительно естественные потребности, но только благодаря этому мне удалось подслушать очень любопытный разговор. В общем, я мыла руки под краном, когда до меня донесся громкий Венькин шепот:
— Вы требуете от меня невозможного… Я же все-таки не Бог.
Я подумала, что Венька вещает в соседнем мужском отделении, однако очень скоро начисто отказалась от этого скоропалительного предположения. Потому что разговаривал Венька с женщиной, которая ответила на его самокритичное замечание, что он не Бог, следующим образом:
— Вам придется им стать, если это потребуется для дела.
Я бы сказала, сильное заявление. Назначать Веньку Богом! Чтобы послушать, что будет дальше, я поближе подошла к неплотно закрытой двери.
— На вашем месте я бы не забывала, чем вы нам обязаны! — Это снова сказала женщина. А Венька огрызнулся:
— Мне кажется, пора бы уже переставить акценты. Потому что вы теперь мне обязаны больше, чем я вам. Как-никак я подряжался участвовать в избирательной кампании, а не авгиевы конюшни разгребать, к тому же с помощью пылесоса. А чтобы их разгрести по-хорошему — бульдозер нужен.
Я оценила Венькино красноречие, его славная журналистская юность нет-нет да давала о себе знать. Умел он иногда хорошо сказать.
— За то вы и получаете, — отчеканила женщина.
