— Да, док. Но она вся мокрая и красная. У жены тоже высокая температура.
— Они принимали лекарство?
— Да.
— Тогда не паникуйте. К ночи температура всегда повышается. Обычное явление. Дайте им выпить чего-нибудь горячего и укройте потеплее. Я к вам зайду утром.
— Постойте, док… — воскликнул я, но он уже положил трубку.
— Он придет? — со страхом и надеждой спросила Нелли, когда я вернулся.
— Нет, — ответил я, стараясь придать своему голосу всю беззаботность, на которую был способен. — Он сказал, что так всегда бывает при простуде. Сейчас выпьете чего-нибудь горячего, и вам станет легче.
— Ты так думаешь? — недоверчиво спросила Нелли.
Я улыбнулся с уверенностью, хотя на душе у меня скребли кошки.
— Ну конечно. Хоть он и порядочный скот, но все-таки врач.
Я заботливо укрыл ее одеялом. Если бы можно было взять их болезни на себя!
— А теперь лежи. Я сделаю чай.
— Сначала Викки…
— Конечно, родная, конечно! Не беспокойся. Все будет хорошо.
Всю эту кошмарную ночь я как угорелый метался между женой и дочерью. Уже под утро я забылся тяжелым сном, который, однако, длился не более получаса. Я вздрогнул, проснувшись от сдавленного кашля. Тупо соображая, к кому бежать, я ринулся в детскую. Викки задыхалась. Лицо ее побагровело, а испуганные голубые глазки умоляюще смотрели на меня.
«О Боже! Только не это!» — мысленно взмолился я и, взяв ее на руки, начал поглаживать по потной спинке, стараясь успокоить кашель. Но все было напрасно. Бог отвернулся от меня. Глазки ее закатились, тело обмякло, лицо начало принимать синеватый оттенок. В отчаянье я прильнул губами к ее вялому ротику, стараясь вдохнуть в нее жизнь. «Забери, Господи, меня, пусть она живет! — исступленно просил я. — Забери, забери меня!» Я делал искусственное дыхание и не мог остановиться, хотя понимал, что все бесполезно. «Где ты, Боже? Есть ли ты вообще, если забираешь у нищего самое последнее, самое дорогое? Ты так же жесток, как этот мир, и поэтому я отказываюсь от тебя!»
— Дэнни! — закричала Нелли у меня за спиной.
Ничего не видя перед собой, я молча протянул ей бездыханное тело нашей дочери.
Деревянные ступени горестно стонали под нашими ногами. Я медленно поднимался вслед за женой на мою Голгофу. Всего три года назад мы с ней взлетели по этой лестнице, радостные и счастливые. Мы были веселы и молоды, мы не предполагали, какие испытания уготованы нам судьбой. Тогда, помнится, я на руках внес ее в наш дом. Как это было давно! Сейчас воспоминания поблекли, покрылись серой пеленой неудач, разочарований, горьких утрат. Иногда мне казалось, что все это было не с нами.
Я смотрел на прямую, негнущуюся спину Нелли, поднимавшейся на полшага впереди меня. Она была сильной женщиной и все невзгоды встречала без лишних слез. С каждым ударом судьбы лишь прибавлялось горечи в глубине ее прекрасных темных глаз, и новые морщинки ложились вокруг ее волевого рта. Сегодняшний день останется в нашей памяти навсегда. Невозможно было забыть скорбные звуки поминальной мессы, белый гробик, в котором отражалось мерцание свечей. В ушах до сих пор звучал скрежет лопат.
Разве можно когда-нибудь забыть доброту соседей, их сострадание. Если бы не соседи, не их скудные пожертвования, то сейчас мой ребенок лежал бы в общей могиле для бедняков и бродяг. Пять долларов тут, шесть долларов там… Всего — семьдесят, оторванных от их скудного бюджета. Все ушло на уплату за гроб, мессу, могилу — место последнего отдохновения частицы нашего тела и души. Я был бы рад забыть все, но не мог, как никогда не мог забыть ни плохого, ни хорошего.
— Может быть, тебе лучше лечь, родная? — спросил я.
— Я не устала, Дэнни… Не могу войти в детскую. Ее кроватка, ее игрушки, башмачок… Но почему, Дэнни? За что?!
И она впервые заплакала.
— Она была моим ребенком, моей крошкой. Единственное, чего она хотела, это — жить! Жить! И я подвела ее.
Я обнял Нелли.
— Перестань, любовь моя. Не надо. Это не твоя вина. Все в руках Божьих, он и предал нас.
— Не богохульствуй! — жестко упрекнула она меня. — Это было моей виной, с самого начала. Доченька моя заплатила за грех, совершенный мною. Это кара за то, что я возомнила, будто знаю больше, чем Бог.
Я с удивлением посмотрел на нее. Ее глаза горели неизвестным мне доселе фанатизмом.
— Я грешила и жила во грехе. Я забыла Бога ради мужчины. И вот расплата. Бог не благословил дитя, зачатое в грехе. Отец Бреннан предупреждал меня об этом с самого начала.
— Отец Бреннан не говорил ничего подобного! — в отчаянье воскликнул я. — Сегодня в церкви он сказал, что Бог примет ее в царствие небесное. Мы любили и любим друг друга. Это все, что Он требует.
— Бедный Дэнни, — нежно прошептала Нелли. — Ты просто не можешь понять.
Я вопросительно посмотрел на нее. Я действительно не мог ее понять. Любовь для меня была единственной настоящей ценностью, ради которой стоило умереть. Это было святое чувство.
— Я люблю тебя, и это — главное, — убежденно проговорил я.
Она улыбнулась мне сквозь слезы, поднялась и с жалостью посмотрела на меня.
— Бедный Дэнни, — тихо повторила она. — Ты веришь в то, что твоя любовь — это главное в жизни, и не можешь понять, что для Него этого недостаточно.
— Для нас, Нелли, этого всегда было достаточно.
Ее глаза смотрели отрешенно. Она задумчиво кивнула.
— В этом-то и была наша главная ошибка, Дэнни, — проговорила она. — Я тоже так считала и лишь теперь поняла: того, что достаточно для нас, смертных, не достаточно для Него. Мы должны жить не только для себя, но и для Бога.
Она молча вошла в спальню и закрыла за собой дверь. Я слышал, как скрипнула кровать, потом все затихло. День моей величайшей скорби кончился. Я закурил, глядя в окно опустевшего мира.
Кто-то настойчиво звонил в дверь. Я с трудом поднялся и в полудреме пошел открывать.
— Что вам нужно? — устало спросил я незнакомого мужчину.
Незнакомец вытащил из кармана удостоверение и протянул его мне. «Отдел социального обеспечения г. Нью-Йорка», — прочел я и вопросительно взглянул на сутулого, похожего на хорька мужчину.
— Меня зовут мистер Морган, — представился он. — Мне надо задать вам несколько вопросов.
— Только не сейчас, мистер Морган.
— В ваших интересах ответить на них немедленно, мистер Фишер. До мисс Снайдер дошли сведения, которые мы хотели бы проверить.
— Хорошо. Задавайте свои вопросы, — сдался я, но не пригласил его пройти в квартиру.
Инспектор осмотрелся по сторонам, достал свой блокнот и открыл нужную страницу.
— Сегодня вы похоронили свою дочь? — бесстрастным голосом спросил он.
Я молча кивнул.
— Цветы и гроб, стоят сорок долларов, похороны и панихида — еще двадцать, так?
— Вы забыли еще одну вещь, Морган, — проговорил я, едва сдерживая себя. — Католический обряд обошелся нам на десять долларов дороже. Итого — семьдесят долларов.
Инспектор невозмутимо сделал какие-то пометки в блокноте.
— А откуда вы взяли деньги, Фишер? — сощурил он левый глаз.
— А вот это не ваше дело! — не выдержал я.
— Нет, наше, — вежливо возразил он. — Вы находитесь на дотации государства, следовательно,
