— И мне кажется, — признался Шилов. — Сними-ка и ты.
Снятые очки взаимно обнажили два лица, сшитые на
одну колодку. Вернее — одно лицо, раздвоенное болезненным воображением Шилова.
— Ну как? — поинтересовался незнакомец. — Похож?
— Очень… Ты куда идешь?
— В Кошачий хутор.
— Кто у тебя там?
— Мать, Татьяна Федоровна, и сестра, Валентина.
— А не сочиняешь, брат? — не веря своим ушам, спросил Шилов. — Татьяна Федоровна — моя мать.
— И моя, — спокойно ответил незнакомец.
— А фамилия твоя как?
— Шилов.
— А имя-отчество?
— Михаил Васильевич.
— Странно, — удивился Шилов. — А не самозванец ли ты из числа тайных осведомителей милиции?
— Если говорить честно, не самозванец. Я твой двойник, но вижу тебя, насколько мне помнится, впервые.
— А паспорт у тебя есть?
— Какой может быть паспорт у дезертира?
— Значит, ты дезертир?
— А ты разве нет?
— Мерзавец! — неистово взревел Шилов и схватил двойника за грудь. — Ты хочешь меня выдать? Убью!
Двойник вырвался из рук Шилова и пустился наутек. Шилов догнал его и, размахнувшись, со всего плеча ударил по лицу. Потом еще ударил и еще. Почувствовав острую боль в руке, Шилов широко раскрыл глаза и увидел, что колотит кулаком по сухому стволу разбитого молнией осокоря, а двойника словно не было и в помине.
'Что за вздор! — в ужасе подосадовал Шилов. — Я же не спал. Я шел по дороге. Что же со мной происходит?' — и вспомнил психиатра: 'У вас — зрительные и слуховые галлюцинации'.
Шилов боялся, как бы и во второй раз не оплошала его голова, когда будет проходить через Кошкинский лес. А вдруг выйдет из могилы Ершов и потянет его за собой в волчью яму? И Шилов успокаивал себя тем, что всякие встречи с мертвецами в ночное время — предрассудки и отдаваться во власть суевериям — не в его характере.
Однако болезнь, попадая в ослабленный организм, не смотрит на характеры людей. Она отнимает у человека все, что ей нужно, уродует больного до неузнаваемости и лепит из него фигуры по своим рецептам.
Как только Шилов вошел в лес и нащупал в полутьме под ногами тропинку, ведущую к околице Кошачьего хутора, с огромной ели, не успевшей освободиться от зимних наслоений, посыпался снег. Шилов насторожился. Яркий серпик молодого месяца скользнул между деревьями, и Шилов увидел белку. Лесная проказница с пушистым хвостом засыпала ею снежной пылью и скрылась в дупле. Такое начало не предвещало ничего хорошего. В темном лесу становилось жутко. Потрескивали деревья. Усиливающийся морозец выжимал дневную влагу из обветренных и оттаявших на солнце сучьев. Серая мгла встревоженного белкой инея все еще кружилась в воздухе и застилала Шилову глаза.
Шилов медленно продвигался по тропинке в глубь леса. Подходя к волчьей яме, он остановился. При одной мысли о Ершове по телу прокатывалась крупная дрожь, точно его начинала колотить лихорадка. Сделав несколько шагов, он снова остановился, увидев знакомую ель, на которой когда-то курил Ершов. За день она заметно обтаяла и лежала на том месте, где была оставлена Шиловым четыре года тому назад.
Здесь и произошло то, чего опасался Шилов. Он встретил Ершова, сидевшего на обледенелом стволе дерева. Шилов сначала его не заметил, но почувствовал на себе тяжесть нечеловеческого взгляда, который пронизывал Шилова до костей и держал в состоянии полного оцепенения.
— Что сидишь в одной гимнастерке? — с замирающим сердцем спросил Шилов, понимая, что Ершов давно его видит и избежать встречи с мертвецом уже не представляется возможным. — Замерзнешь, Саша.
— И так замерз, — глухо ответил призрак. — Места не найду, чтобы согреться. Скорей бы в настоящую могилу. Там все же потеплее.
— А ты надеешься попасть в настоящую?
— Обязательно, — продолжал призрак. — И обелиск поставят, и ограду…
— И когда это произойдет? — дрожа, допытывался Шилов.
— Когда меня найдут в волчьей яме.
— Кто найдет?
— Есть еще один человек, который меня помнит — Алеша Лучинский.
— Лучинский? — отступил на шаг Шипов. — Он же в армии…
— Не удивляйся. Он и тебя найдет. Нас вместе найдут. В один день.
Предсказание призрака озадачило Шилова Он в детстве слышал от матери, что мертвецы не врут — говорят правду:
— Может, зайдешь к нам отогреться на печке?
— Не могу, — отказался призрак. — Это не в моих силах.
— Почему?
— Разве забыл, кем ты мне доводишься? А своего дома у меня нет. Татьяна Федоровна продала. Зачем она продала? Я каждую ночь хожу по тому месту и стучу от холода зубами…
— Так вышло, Саша. Прости, — сказал Шилов, поглядывая через голову Ершова в темноту ночи. — Мне пора идти.
— Иди-иди, — сверкнул на него огненными глазами призрак. — Только сначала зайдем ко мне в гости, в волчью яму.
— Отпусти меня, Саша, — взмолился Шилов, готовый упасть перед призраком на колени и расплакаться.
— Не хочешь взглянуть на свою работу? Тогда иди. Я тебя не держу.
Шилов сделал шаг вперед — и на шаг отодвинулся от него призрак. И сколько бы он ни продвигался по тропинке, призрак держался перед ним на одном расстоянии. Наконец Шилову показалось, что идет не туда, куда нужно, что он заблудился в знакомом лесу, где знал чуть ли не каждое дерево:
— Ты куда меня ведешь?
— Домой.
— Не вздумал ли погубить?
— Зачем мне тебя губить? Хватит того, что ты меня погубил, — сказал призрак, взмыл над темным лесом и сверху крикнул Шилову: — Мы еще встретимся!
Эти слова прозвучали для Шилова угрозой. Очутившись на задворках своего дома, Шилов вспомнил, что Евсей тоже обещал наведаться, и не успел про себя произнести этого имени, как увидел у калитки маячившую фигуру, согнувшуюся на морозе. Это был дед Евсей:
— Ты меня звал?
— Черт тебя звал! — выругался Шилов. — Вон отсюда!
Поднявшись на ступеньки крыльца, Шилов открыл
дверь и вошел в избу. Татьяна Федоровна взглянула на сына и обмерла:
— Что с тобой, дитятко?
Шилов повел вокруг себя дикими глазами, проворчал под нос что-то невнятное и, как подкошенный, тяжело рухнул на пол:
— Там, у калитки — Евсей… Гоните его… в шею…
