Мать Эрнест кивнула сестре Сирил.
– Сейчас принесу, преподобная мать, – быстро сказала монахиня.
– И мне тоже, пожалуйста, чашечку, – добавила преподобная мать и повернулась к Дженни. – Очень люблю выпить хорошего чаю. А здесь у сестер действительно хороший чай, не то что слабенькие чайные шарики, которыми пользуются в больницах, – настоящий, заваренный именно так, как и следует заваривать чай. Может быть, ты присядешь, дитя мое?
Последние слова были произнесены так быстро, что Дженни не была уверена, что правильно расслышала их.
– Что вы сказали, мадам? – Дженни даже заикалась от волнения.
– Может быть, ты присядешь, дитя мое? Не надо нервничать, я хочу, чтобы мы подружились.
– Да, мадам, – ответила Дженни и села, нервничая еще больше.
Преподобная мать некоторое время молча смотрела на нее.
– Итак, ты решила стать медсестрой, правда?
– Да, преподобная мать.
– А почему? – спросила вдруг мать Эрнест.
– Почему? – Дженни удивил ее вопрос. – Не знаю, пожалуй, я никогда по-настоящему не задумывалась над этим.
– Сколько тебе лет, дитя мое?
– В следующем месяце, за неделю до выпуска, мне исполнится семнадцать.
– Ты с детских лет мечтала быть медсестрой и помогать больным. Так?
Дженни покачала головой.
– Нет, – искренне ответила она. – До этого момента я никогда серьезно не думала об этом.
– Стать медсестрой довольно тяжело. В колледже Святой Марии у тебя будет очень мало свободного времени. Ты будешь работать и учиться целыми днями и ночевать будешь в колледже. Для посещения семьи у тебя будет всего один выходной в месяц. – Преподобная мать повернула чайную чашку ручкой от себя. – Твоему приятелю это может не понравиться.
– Но у меня нет приятеля, – сказала Дженни.
– Ты ведь приходила на балы с Майклом Халлораном, и ты каждую субботу играешь с ним в теннис. Разве он не твой приятель?
Дженни рассмеялась.
– Нет, преподобная мать, он мне не приятель в привычном смысле этого слова. – Она снова засмеялась, но уже про себя, подумав о долговязом, нескладном юноше, все мысли которого были об ударе слева. – Просто он лучший теннисист в округе, вот и все. Но когда-нибудь я обыграю его, – добавила она.
– В прошлом году ты была капитаном теннисной команды девушек? – Дженни кивнула. – Но в колледже у тебя не будет времени играть в теннис. – Дженни промолчала. – А хотела бы ты быть кем-нибудь еще, кроме медсестры?
Дженни подумала секунду, потом, посмотрев на преподобную мать, сказала:
– Я хотела бы победить Хелин Уиллз в чемпионате США по теннису.
Мать Эрнест рассмеялась. Она смеялась до тех пор, пока сестра Сирил не вернулась с чаем. Тогда она сказала Дженни:
– Победишь. Но я чувствую, что из тебя также получится хорошая медсестра.
3
Том Дентон почуял неладное в тот момент, когда подошел к окошку кассы получать конверт с заработной платой. Обычно у кассира была наготове шутка насчет того, что он станет отдавать заработную плату жене Тома, и тогда прощай субботнее пиво. Но в этот раз дружеского подтрунивания, которым обычно сопровождалась их еженедельная встреча в течение почти пятнадцати лет, Том не услышал. В этот раз все было по-другому: кассир молча, опустив глаза, просунул конверт под решетку кассового окошка.
Том посмотрел на кассира, потом бросил быстрый взгляд на лица людей, стоявших за ним в очереди. Они тоже все поняли, он догадался об этом по выражению их лиц. Его охватило неловкое чувство стыда. С ним этого не должно было случиться, ведь он проработал на компанию пятнадцать лет. Он опустил глаза и отошел от окошка, зажав в руке конверт с деньгами.
Ему не надо было объяснять, что наступили тяжелые времена. Шел тысяча девятьсот тридцать первый год, и он сам прекрасно видел, что творится вокруг. Списки безработных, очереди за бесплатным питанием, серые, усталые лица людей, садящихся каждое утро в его вагон.
Он уже почти вышел из депо, как вдруг понял, что не может больше ждать. Отойдя в темный угол, он открыл конверт, залез в него дрожащими пальцами. Первым попался этот страшный зеленый бланк уведомления об увольнении. Том смотрел на него и не верил своим глазам. Это, наверное, ошибка, его с кем-то спутали. Ведь он проработал не год, не два, и даже не пять лет. У него было преимущество. Пятнадцать лет. Они ведь не увольняют тех, кто проработал пятнадцать лет, пока не увольняют.
И все-таки они уволили его. Уволили... какая злая насмешка. Наверное, чтобы не попасть под увольнение, следовало согласиться на понижение заработной платы, даже профсоюз советовал им так поступить.
Он сунул конверт в карман, стараясь унять страх, внезапно охвативший его. Что ему теперь делать? Он разбирался только в машинах и забыл другое, что когда-то умел. Единственное, что он неплохо помнил, так это работу подносчика кирпичей, но тогда он был еще молодым.
