смущенно смотрел на них, как они уставились друг другу в глаза. Наконец Невада заговорил:
– Если вы хотите, то я уеду, мистер Корд.
Я понял, что Невада собирается уехать насовсем, и закричал:
– Нет! Я больше не буду, обещаю!
Отец посмотрел на меня, потом снова на Неваду, в глазах его промелькнула улыбка.
– Только дети и животные понимают, что для них действительно хорошо.
– Верно, они не ошибаются.
– Лучше убрать эту штуку подальше, чтобы ее никто не нашел.
– Конечно, мистер Корд, я так и сделаю. – Теперь и в глазах Невады промелькнула улыбка.
Отец посмотрел на меня; и улыбка исчезла с его лица.
– Ты понял меня, мой мальчик? Если ты еще раз тронешь чужое, то будешь выпорот.
– Да, папа, – ответил я громко и уверенно. – Я понял тебя.
Я глотнул соленой воды, закашлялся, отплевался и открыл глаза. Звезды еще сияли, но небо на востоке уже начало светлеть. Мне показалось, что в отдалении слышен шум мотора, но может быть, у меня просто шумело в ушах.
Бок и нога онемели от боли, будто я их отлежал. Я попытался пошевелиться, и боль отдалась в голове. Звезды начали вращаться, и, пытаясь уследить за ними, я снова уснул.
Солнце в пустыне большое и яркое, оно висит в небе так низко, что иногда кажется, что если протянешь к нему руку, то обожжешь пальцы. И когда оно такое жаркое, следует осторожно пробираться между камнями, потому что под ними прячутся, лениво свернувшись клубком, спасаясь от дневной жары, гремучие змеи с разогревшейся, к несчастью, кровью. Если покой их нарушен, они в миг возбуждаются, готовые к атаке ядовитой слюной. Люди похожи на них.
У каждого из нас есть свой заветный камень, под которым мы прячемся, и горе тому, кто пройдет мимо – как змеи в пустыне, мы готовы ужалить каждого прохожего.
– Но я люблю тебя, – сказал я и, сказав это, понял пустоту своих слов.
Должно быть, она тоже поняла это и несправедливо обвинила меня во всех грехах, присущих мужчинам, которых она прежде узнала.
– Но я люблю тебя, – повторил я и опять в тот же миг понял всю тщетность и неубедительность моих слов. Если бы я был честен до конца, то сказал бы: «Я хочу тебя. Я хочу, чтобы ты была такой, как я хочу. Отражением моих мечтаний, зеркалом сокровенных желаний, лицом, которое я хочу показать миру, золотой ниткой, которой я вышью свою славу. Если ты будешь всем этим, то я подарю тебе себя и свой дом. Но ты не должна быть собой, ты должна быть такой, какой я хочу тебя видеть».
Вот так я стоял, бормоча банальности, и яд моих слов уже проник в нее. Сама не ведая того, она прошла мимо моего заветного камня.
Я стоял там, под нестерпимо палящим и сверкающим солнцем, стыдясь в тайне холода крови в моих жилах и отделяя себя от всех остальных на этой земле. Не сопротивляясь, я позволил ей воспользоваться моим ядом, чтобы погубить себя.
И когда яд сделал свое дело, не оставив от нее ничего, кроме маленькой, испуганной, неисповедовавшей души, я отвернулся. С присущим мне отсутствием милосердия я повернулся к ней спиной. Я бежал от ее тревог, от ее потребности в спокойствии и утешении, от ее безмолвной мольбы о милосердии, любви и понимании. Я спрятался от жаркого солнца под защиту своего заветного камня.
Но теперь я уже не чувствовал себя так уютно в его тени, свет просачивался под него, не спасал даже непрерывный теперь поток холодной крови. Казалось, что камень становится все меньше и меньше, тогда как солнце все больше и больше. Я попытался сжаться и спрятаться под сморщившуюся поверхность камня, но мне это не удалось. Вскоре он совсем исчез, а солнце становилось все ярче и ярче. Ярче и ярче.
Я открыл глаза, и в них ударил яркий луч света. Я зажмурился, и луч переместился, теперь он был позади меня. Я лежал на столе в белой комнате, а рядом со мной стоял мужчина в белом халате и белой шапочке. Свет отразился от маленького круглого зеркальца, которое он держал перед глазами, разглядывая меня. Я увидел на его лице легкую щетину, губы его были крепко сжаты.
– Боже мой, – раздался голос позади него. – У него не лицо, а сплошное месиво, там, наверное, сотня осколков.
Я заморгал и увидел еще одну человеческую фигуру.
– Замолчите, разве вы не видите, что он проснулся?
Я попытался поднять голову, но легкие быстрые руки легли мне на плечи и снова прижали меня к подушке. Теперь ее лицо было прямо надо мной. В нем было столько милосердия и сочувствия, сколько никогда не бывало в моем лице.
– Дженни!
Держа меня за плечи, она обратилась к кому-то, стоящему в изголовье.
– Позвоните доктору Розе Штрассмер в центральную больницу Лос-Анджелеса или в клинику Колтона в Санта-Моника. Скажите ей, что Джонас Корд попал в серьезную аварию, пусть немедленно приезжает.
– Хорошо, сестра Томас, – раздался за моей головой голос молоденькой девушки, а потом послышались ее торопливые удаляющиеся шаги.
Снова почувствовав боль в боку и в ноге, я стиснул зубы. Эта боль буквально выдавливала слезы из моих глаз. Я на секунду закрыл глаза, потом снова открыл их и посмотрел на нее.
– Дженни! – прошептал я. – Дженни! Прости меня.
