Десятилетия назад на Мейа-Суэрту напал мор – безжалостная, всепожирающая зараза. Любого, кто ее подхватывал, корежила “костная лихорадка”; вскоре у него распухал и чернел язык, а затем наступала мучительная смерть. Эпидемия убивала всех без разбору – и дворян, и простолюдинов. Она не ограничилась крепостной стеной Мейа-Суэрты, а расползлась по всему герцогству, и в конце концов не осталось человека, который бы не потерял возлюбленного, или кормильца, или слугу, или господина. И все же ни один род не пострадал так сильно, как Грихальва.
'Мы и сейчас страдаем”.
Да, это правда. Мало того, что нерро лингва унесла две трети рода, она обесплодила почти всех мужчин. И за шестьдесят лет, минувших с той поры, Грихальва так и не оправились настолько, чтобы вернуть себе расположение герцогов. Слишком многие не доживали до пятидесяти и не оставляли наследников. Последний Верховный иллюстратор с фамилией Грихальва погиб от нерро лингвы, и больше ни единого его родича не было при дворе. Их заменили Серрано.
Грихальва тем не менее верили, что должность Верховного иллюстратора досталась Серрано лишь на время. И действительно, разве не Грихальва тридцать пять лет кряду поставляли иллюстраторов двору? Но они ошиблись. Было утрачено почти все, и теперь они едва сводили концы с концами, изготавливая и продавая материалы для художественного промысла. Увы, слишком многих они потеряли – видных, уважаемых, талантливых. А после мора, когда Грихальва боролись за выживание, их места достались другим семьям.
И конечно, Серрано, вечные соперники рода Грихальва, дорожа новообретенным расположением герцогов, доказывали, что охранная грамота Алессио I – вполне достаточная награда за все заслуги Грихальва, даже чрезмерная, если вдуматься. В свою очередь, Сарио подбирал самые нелестные эпитеты для Серрано, от чего густо краснела Сааведра и за что он сам был порот муалимами, – и поделом, ибо в родовом гнезде Грихальва даже не по летам искусным в выражениях детям запрещалось вести подобные речи. Но Сааведра знала, что ее друг прав: Сарагоса Серрано, Верховный иллюстратор герцога Бальтрана, – всего-навсего посредственность, халтурщик без сердца и вдохновения.
«Мазилка жалкий, ему б на заборах писать…»
Сааведра никак не могла постичь, по каким таким соображениям герцог назначил Сарагосу на должность покойного отца. Все Грихальва – все до единого – знали ему цену, и она была совсем невысока. Художник средней руки. Да, он не уступит любому копиисту, или итинераррио, – но разве это основание, чтобы доверить ему столь важную задачу, как тщательное документирование – посредством живописи – истории жизни герцогства?
– Сюда… Ведра, смотри!
Сарио вновь схватил ее за руку и повлек к узкому чулану, способному вместить разве что ночной горшок да несколько швабр. Стенкой ему служила холщовая занавеска – разумеется, с искусным узором. Не успела Сааведра спросить “ну и что?”, как Сарио рывком отодвинул занавеску.
– Следуй за мной. И поосторожнее – ступеньки.
Действительно, ступеньки. Сарио был еще маловат, чтобы тащить спутницу, но он ее непрестанно дергал за предплечье. Раскрывать тайны он обожал не меньше, чем постигать искусство; за это его нельзя винить, считала Сааведра. Он – Одаренный. Такие, как он, – подлинные художники, огни, горящие ярче всех, – не терпят ничьего диктата. Даже муалимов.
«И конечно, муалимы это видят. Понимают, кто он и что он…»
Да, и видят, и понимают. Вот почему, наверное, они так строги к нему. Прикрывают колпаком лампаду, чтобы фитиль не сгорел слишком быстро.
'А у меня нет и малой толики этого дара”.
Да и откуда ему взяться, ведь она всего лишь женщина. Только мужчины бывают Одаренными. Хотя, конечно, у нее есть способности. Даже Сарио это признает – когда видит, что она сомневается в своем таланте.
Как много у них общего! Как прочно связаны они друг с другом! Даже сейчас.
– Ведра, сюда… – Он обогнул угол, сбежал по второй узкой лестнице и выпустил руку Сааведры – лишь на миг, чтобы поднять щеколду и толкнуть оштукатуренную, украшенную лепниной дверь. – Иди наверх! Давай, быстро, я запру дверь.
Она неохотно ступила в дверной проем.
– Сарио, но здесь темно.
– Два раза по четырнадцать ступенек. Считай, Ведра Иди, а то я решу, что ты кабесса бизила!
Она считала. Оступалась в потемках, но считала. Он, как и обещал, поднимался следом. Темноту оглушало его учащенное дыхание.
– Куда мы идем? Он цыкнул:
– Бассда! Услышат!
Все выше и выше. И вот позади два марша по четырнадцать ступенек, а впереди – чуланчик с косым потолком. Сарио нетерпеливо рванулся вперед и упал на живот.
– Сюда! Ложись!
Сааведра наткнулась на потолок. Осторожно провела по нему пальцами, почувствовала кирпичи. Опустилась на колени.
– Ничего не вижу…
Он поймал ее руку, дернул и прошептал скороговоркой:
– Да ложись ты, моронна! Бассда!
Сааведра легла на живот – точь-в-точь как ее поводырь. В такой тесноте лежать было ужасно неудобно, вдобавок каменный пол холодил тело сквозь тонкое полотно блузы и мешковатых штанов. Кожаные подметки летних сандалий царапнули кирпичную стену.
