Я пришел на следующий день и еще через день, но Янина так и не появилась. Я бы приходил каждый день, но заметил штатского, следовавшего за мной. Мне потребовалось немало времени, чтобы улизнуть от него. Хотя он был не похож на поляка, но хорошо знал Варшаву. Я решил, что он из гестапо. Неужели они следят за мной? Что же они сделали с Яниной, что она заговорила?
Я вернулся домой, к Антеку, но, как известно, беда не приходит одна. Шел дождь, и я, собираясь сходить за водой, по рассеянности надел вместо обычного пальто свою офицерскую шинель. Уже позже я вспомнил, что, когда шел по улице, поймал на себе несколько удивленных взглядов, но не придал им особого значения. Набрав полные ведра воды, я отправился обратно, и уже у самого дома мне навстречу проехал немецкий грузовик. Я услышал за спиной резкий визг тормозов и топот солдатских сапог. Мне и в голову не пришло, что кто-то может бежать за мной. Раздался резкий окрик:
– Hande hoch![4]
Я повернулся и с удивлением увидел направленный на меня пистолет.
– Hande hoch! – угрожающе повторил солдат.
– Ich kann nicht, – с улыбкой сказал я. – Ich trage Wasser[5].
И это была истинная правда, поскольку в каждой руке у меня было по полному ведру воды.
– Was wollen sie, bitte?[6] – спросил я, все еще не понимая, почему он побежал за мной.
– Du bist eine Polnische offizier?[7] – спросил солдат.
– Nein[8].
– Und was ist das?[9] – Засмеявшись, он указал на лейтенантскую звезду на моем плече.
И только тут я сообразил, что на мне шинель. К нам уже медленно шел второй солдат, и я, недолго думая, ударил одним ведром по пистолету, второе швырнул в лицо стоявшего передо мной солдата и бросился во двор. Все было проделано так быстро, что немцы даже не успели открыть огонь.
Я, естественно, не побежал домой, а через пролом в стене выскочил на соседнюю улицу и спрятался в развалинах. Мне удалось убежать, но я прекрасно понимал, что за квартирой будут следить. Значит, я не могу вернуться домой. Кроме того, они наверняка заметили, что у меня перевязана голова. Я сорвал повязку и почувствовал, как из еще не зажившей раны кровь стекает мне на шею.
Ночь я провел в развалинах. Утром голодный, дрожащий от холода (убегая от немцев, я бросил шинель), озираясь, подошел к нашему дому, не решаясь войти. Антек, узнавший о случившемся, поджидал меня у дома. Отойдя подальше, мы нашли укромное место, чтобы спокойно поговорить.
– Я уже все знаю, – сказал Антек. – Где ты сегодня ночевал?
– В развалинах. Они приходили к вам? Задавали вопросы?
– Нет, не приходили.
– Еще придут. Обязательно придут. В доме больше никого нет с перевязанной головой. Они наверняка вычислят меня.
Брат осмотрел мою голову и вытер кровь тряпкой, которую использовал вместо носового платка.
– Я должен немедленно уйти, иначе втяну вас в неприятности.
– Тебе некуда уходить, Стефан.
– Поеду в Краков. Надеюсь, что мама и Лида живы. Они будут рады узнать, что с вами все в порядке.
– Не говори ерунды, – рассердился Антек. – Как ты собираешься туда добираться?
– Пешком, как же еще? Хотя я слышал, что немцы уже пустили поезда в Краков. Залезу в какой-нибудь поезд и с комфортом доеду до места. Буду попрошайничать и воровать. В конце концов, так все теперь делают.
– Они могут поймать тебя, Стефан. Краков ничуть не безопаснее Варшавы.
– Сбегу за границу. Я слышал, что многие убегают через Венгрию во Францию. Там формируется польская армия. Я могу пригодиться. Но первым делом я хочу повидаться с мамой... если она еще жива.
– Бедная мама, – вздохнул Антек, – для нее никогда не кончится война.
Мы решили, что в целях безопасности мне лучше не появляться дома. Антек отвел меня к своему товарищу, который согласился приютить меня на ночь, а сам вернулся домой.
Рано утром брат пришел за мной. Он принес кое-какую одежду, немного сахара, большой ломоть хлеба и кусок вяленой конины. Мало того, он отдал мне два золотых кольца и запонки с жемчугом.
– У нас нет денег, – сказал он, – да и толку от них. Зато драгоценности ты всегда сможешь обменять.
Я понимал, что он хранил эти вещи, чтобы обменять их на продукты для семьи, и попробовал отказаться, но он не стал ничего слушать.
Мы молча посидели, хотя так много хотелось сказать друг другу. Но слова застревали где-то внутри нас.
– Когда думаешь уехать?
– Сегодня днем. Буду держаться железной дороги. Когда стемнеет, попробую залезть в товарный вагон. Если повезет, доеду до Кракова.
Антек крепился изо всех сил, стараясь не показать, как волнуется.
– Надеюсь, – сказал он с улыбкой, – ты вернешься из Франции генералом или скорее адмиралом, только вот когда?
– Через год, ну, максимум, через два. А может, и того раньше.
– Стефан, – и тут его голос дрогнул, – мы будем ждать тебя... целым и невредимым. Я имею в виду... Я люблю тебя, мой маленький братишка...
Я вновь на минуту почувствовал себя младшим братом, словно не было всех этих лет.
– Я вернусь, Антек, – пообещал я. – Скоро мы опять встретимся в Варшаве. Вот увидишь...
Мы крепко обнялись, а потом, глядя друг другу в глаза, одновременно сказали:
– Dowidzenia[10].
– Скажи маме, чтобы не беспокоилась о нас. Мы переживем и эту войну, как пережили прошлую, – сказал он, спускаясь по лестнице.
Я бросился к окну, чтобы махнуть ему на прощание, но он уже ушел.
(Прошло семнадцать лет после нашей последней встречи с братом. Как-то вечером, работая над этой книгой, я вдруг подумал о брате, о том, как много он для меня значил. На следующий день я получил из Польши письмо, в котором сообщалось, что Антека не стало.
Скоропостижная смерть. Оставшаяся в наследство от войны пуля перекрыла кровоток, и сердце остановилось.
Вы спросите, откуда взялась эта пуля?
В 1945 году советские солдаты ворвались в дом моего брата. Антек попытался защитить жену. Солдаты не пожалели на него патронов и бросили, посчитав убитым. Врач-поляк извлек из него три пули, а четвертую не заметил. Оставшаяся пуля убила брата спустя двенадцать лет.)
В полдень я вышел из Варшавы и двинулся в южном направлении, придерживаясь железнодорожных путей. Засветло дошел до Пьясечно, где встретил несколько человек, собиравшихся отправиться в Краков. Я укрылся под мостом, который был разрушен во время войны, а позже немцы временно восстановили по нему движение. На мосту поезда сбавляли скорость, и я надеялся, что мне удастся запрыгнуть в вагон.
Польские железнодорожники, которых немцы силой заставляли работать, сообщили нам, что ночью пойдет товарный поезд на Краков. Поезда охранялись, но мы надеялись на удачу. Наши надежды оправдались.
В дороге у меня была масса свободного времени. Я вспомнил, как в детстве в компании с деревенскими мальчишками запросто запрыгивал на товарные поезда, проезжавшие недалеко от нашей деревни. Мать была страшно напугана, когда узнала об этом. Она прекрасно понимала, что для крестьянских мальчишек это не просто игра. Как правило, они выбирали груженные углем поезда. Забираясь в вагон, они выкидывали куски угля, а потом, спрыгнув с поезда, собирали их и несли домой.
На следующий день около полудня поезд шел уже по предместьям Кракова. Охрана видела, как я на ходу выскочил из вагона. Но я понимал, что они не станут меня преследовать. Однако ради
